Анатолий Кольцов - Полукровка

Но как только «наглая рожа» ощутит себя безнаказанной, жди беды: изуродованные, покалеченные люди; насмерть перепуганные старушки; обглоданные трупы детей — вот результат совместного проживания людей и злобных собак, специалистов по убийствам и увечьям.

Виноваты в этом те самые люди, ставшие похожими на своих безжалостных псов. Кто и в какое время задумается об этом и остановит это общественное безумие — трудно понять.

Палкан, до этого момента покачивающийся на ослабевших ногах, как несчастная былинка на ветру, вдруг преобразился. Он встал прямо, растопырив передние лапы, напрягся всем израненным телом, как только смог, изо всей волчьей мощи, словно скала перед волнами разбушевавшегося океана. Шерсть на загривке вздыбилась, уши прижались к макушке, и он, глядя навстречу смертельной опасности, в зверином оскале оголил блестящие клыки. В ответ на его оскал в воздухе раздался специфичный лязг взведённого винтовочного затвора. Вокруг ни души. Даже воробьиное чириканье смолкло, как будто в мире вдруг перевелись все воробьи. На всей улице только двое, между ними всего пара метров, ствол винтовки и больше никого.

Напряжённая рука Андрея Максимовича, сжимающая цевьё, как будто отказалась ему подчиняться. Вся его немалая физическая сила была сейчас потрачена организмом на напряжение мышц лица, скул и шеи. Они как по команде вспухли и судорожно подрагивали. Одновременно послышался скрежет его зубов, словно от лесного сухостоя на трескучем морозе. Спусковой крючок курка винтовки вдруг превратился из крылышка бабочки во вбитый в ствол векового дуба стальной клин и не собирался сдвигаться с места. Клыки Палкана оголялись всё больше. Верхняя губа поверх оскала, натянутая как тетива лука, подрагивала, рычание превращалось в хрип. Напряжение противников дошло по предела. Казалось, оно стало звенеть и этот звон, а скорее треск, похожий на электрический, заполнил пространство вокруг них и не собирался затихать. Теперь секунды должны решить всё.

— Не шали, Андрюша! — Вдруг за спиной Доли раздался грозный старческий голос. — Али мне дрын в руки взять? Ты что, совсем ума лишился? Пукалкой своей зверя пугать вздумал? А коль не совладаешь, если осечку даст твоя мелкашка, кто тогда тебя спасать станет вон от тех зубиков, что перед тобой блестят? Я — ни в жисть. Бросай свою затею говорю, а то взгрею дубиной по хребту — сразу поумнеешь.

Ошалевший от происходящего, стрелок, до конца не осознавший и не оценивший всего происходящего, стал медленно поворачивать голову в сторону нежданного человеческого голоса. Позади него стоял Дед Сериков, исподлобья суровым бескомпромиссным взглядом смотрел прямо ему в глаза. Как под действием гипноза Андрей Максимович начал расслабляться, противные колючки заёрзали под одеждой по всему телу. Как будто волшебник вдруг прикоснулся к нему своей волшебной палочкой и произнёс магическое заклинание — «отомри», его тело стало приобретать прежние человеческие свойства. С раскрасневшегося лица исчезла ожесточённая гримаса, и ей на смену пришло глупое выражение. Глаза его расширились, челюсть отвисла, и желваки со скул тоже пропали, кожа лица под щеками сморщилась, и под глазами проступили припухлости.

Дед, глядя на него, собрался было добавить ещё «пару ласковых» к их задушевной беседе, но не успел. Всё случилось само собой. Спусковой крючок винтовки вдруг снова стал лебяжьим пёрышком и легко поддался судорожно дрожащему пальцу стрелка. Среди воцарившейся тишины раздался лёгкий хлопок выстрела малокалиберной винтовки, словно выдох человека, завершившего важное дело.

Детский крик вспорол патриархальную уличную тишину. Дед от неожиданности вздрогнул и повернулся в сторону этого истерического крика. Там Санька бежал по улице и звонким детским голоском вопил что было сил:

— Не надо, дяденька, не стреляйте, он хороший, он вас не трогал. Палканчик! Палканчик, я с тобой!

Запинаясь и падая на бегу, с окровавленными коленками, Санька бежал на помощь другу и никак не мог добежать. Путь в несколько десятков метров для маленького спасателя вдруг оказался слишком длинным и тяжёлым. Слёзы застилали его лицо, смахивая их на бегу, он с трудом различал дорогу. Малыш спешил на выручку к другу, и ему непременно нужно было успеть.

Есть одно незыблемое правило — искренняя помощь чистого сердца никогда не опоздает. Вот и маленький друг успел почти вовремя, но не удержался набегу и плюхнулся в дорожную пыль.

Сцена у уличной колонки разворачивалась прямо таки шекспировская. Невообразимо громкий собачий визг, раздавшийся поверх детского крика, огласил всю улицу. Палкан с перепугу и от боли в простреленном ухе, словно нашкодивший щенок, кинулся ко двору, оглушая всех своим визгом. Обессиленное тело плохо слушалось хозяина, а лапы то и дело спотыкались на бегу. Да и бегом это было назвать нельзя. Бедный перепуганный Палкаха, прихрамывая, шкандыбал по дороге в сторону своего убежища под кустами сирени, тряс продырявленным ухом и издавал при этом совершенно особенные визгливо-пронзительные звуки, которые были куда громче, чем от известной всем телеги страшных собачников.

Дед не сразу осознал всё происходящее. Однако главное из всего, что он уловил, было то, что винтовочный выстрел впавшего в припадок ярости Андрея Максимовича миновал лоб Палкана. Когда это для Деда стало очевидным, то вздох облегчения прозвучал сам собой. Взглянув с укором на соседа, он твёрдым голосом добавил:

— О, брат, да тебе курс молодого бойца заново проходить надо, а лучше бы пять нарядов вне очереди и на конюшни навоз грести, хотя я бы тебе и вилы не доверил.

Дыра в ухе у Палкана очень быстро заросла, пуля уж очень мала у этой винтовки и большого вреда его здоровью не нанесла. А спасла его от смерти чистейшая случайность, как говорится, выжил от испуга. Пока рядом с собой он чувствовал врага в лице хозяина Тумана, он не обращал внимания на винтовку, для него её просто не существовало. Вся его ненависть и бойцовский характер были направлены против главного врага, но с появлением Дмитрия Михайловича ситуация изменилась. Палкан вновь ощутил себя дворовым псом, и ощущение присутствия хозяина придало новые силы, но при этом вернув ему трезвость рассудка. Что делать, когда у твоей собачьей морды появился ствол, пахнущий страшным грохотом и ужасными вспышками? Конечно же пригнуться, и он не стал капризничать по этому поводу — пригнулся. В это время и прозвучал непроизвольный выстрел. Пуля от него скользнула по шерсти над бровью и пробила ухо. Скорее от страха, а не от боли бедный пёс завизжал, как поросёнок, и по обретённой ранее привычке кинулся в свой двор, который для него стал и дворцом, и крепостью, и санаторием, и лазаретом. Там для него всегда была готова миска с котлетой и свежая вода, оставленные заботливой рукой маленького друга Саньки…