Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Не миновать пугливой недотроге Любви моей бурлящие Пороги…

О, Господи… Кошмар. «Шмар. Шмар. Шмар. Шмар» ― сапоги по щебнистому скло­ну. Бог накажет за такое… Бог нака­жет.

И понесет меня прямо в чистилище через Любви твоей Водохранилище…

А кому оно нужно, наказание‑то? Никому. Дело‑то не в наказании, а в раскаянии. И в исправлении. Чтобы стать лучше и продолжать в новом качестве. Поэтому и подсо­знательная надежда на то, что сначала ― в чистилище; это вроде как еще не ад, а лишь предбанник ада; вытряхнут, выполощут в хлорке, ототрут жесткими щетками с вонючим мылом от наружных паразитов, поставят клизму от внутренних, дадут пинка и выкинут назад, дальше лямку тянуть… Выговор без занесения…

Стоп! «14–54; самка Falco tinnunculus, резкий ритмичный крик, сидит открыто, вы­ход скал, верх мягкого склона; перпен­дикуляр ― сто двадцать». Что, птица, голодно? Попрятались ящерицы от жары? А ты думала? Экология… Значит, не на­казание, а исправление…

Исправят пустослова, и позера Любви твоей бескрайние Озера…

Байкал ― это Озеро. Вода ранним утром гладкая, небо гладкое, солнце еще не встало; все в серо–серебряно–стальных тонах. Граница между небом и водой не видна и угадывается лишь по нескольким точкам очень далеких рыбацких лодок, словно нанизанных на прозрачную нитку невидимого горизонта в этой единой, светя­щейся изнутри воздуховоде…

«Клик. Клик. Клик. Клик» ― шагомер. Байкал ― роскошь; сейчас и прудик бы какой сошел. Простой деревенский пруд. А исправление воплощается в искуплении… Ис­купить…

Наполнят счастье, вдохновенный труд Любви моей уютный тихий Пруд…

Сомнительно… Нет, не так. Пруд… Пруд.

Мираж в пустыне: пруд, взлетает цапля… Спаси меня, Любви последней Капля!..

Так ведь это уже про другое. Всегда мы так: вместо обещания искупить ― очеред­ная мольба… Но пруд ― это в любом случае хорошо… Ивы по берегам. Стрекозы летают. Кувшинки плавают на темной воде праздничными белыми чашками на блюд­цах плоских листьев. А к вечеру закрываются. Мол, были вам очень рады, но чаепи­тие закончено, пора и честь знать… А если сорвать и понюхать, то это ― лучший запах в мире; а длинный мокрый стебель холодно прилипает к руке, и по нему вода стекает, намочив рукав…

Но это лишь воспоминания из детства, потому что рвать нельзя…

Стоп! «15–01; Lanius issabelinus, самец, верхушка держидерева, два метра; пер­пендикуляр двадцать». У–у, фраер хво­статый…

Шаг. Два. Три. Ну, дают теньковки… Это же надо… Поют, понимаешь ли, про лю­бовь. Или плачут? Слезы. Океан слез. Океан…

Питают слезы дев из разных стран Любви моей соленый Океан…

Ага, жди больше; расхорохорился… Океан. А может, Тихий океан не потому «Ти­хий», что он бушующий, а потому, что именно в него стекают слезы влюбленных всех времен и народов? Поэтому он и самый глубокий? И соленый. Ибо, если океан соле­ный, он земной, а если пресный, то это океан другого мира, на небесах. Океан прес­ный ― океан небесный. Складно. И логично, ведь из соленого земного испаряется наверх лишь пресная вода… И становится земной океан все горше и горше. А на небесах никто не плачет. Там все только радуются. Вот и прямая связь Корана с естественнонаучным образованием.

Круговорот воды. Слеза с девичьей щеки в Туркмении оказывается частицей обла­ка в Вологде. Или снежинкой на Аляс­ке. Или льдинкой на Аннапурне. Потому как каждая конкретная капля воды всегда связана с каждой другой конкретной кап­лей. Они ― одно Целое. Каждая из них и существует‑то лишь благодаря тому, что они ― одно.

А как же Любовь? Каждая конкретная любовь так же связана с каждой другой кон­кретной любовью и так же питает одна другую? Конечно связана… Переход прошлой любви в настоящую. А настоящей ― в будущую… Хм…

Стоп! «15–06; черный гриф и три сипа, все взрослые; круговое парение, двести метров над верхом гряды; медленно сме­щаются к северо–западу; дистанция два­дцать ― пятьдесят; перпендикуляр ― восемьсот». Слава Богу, а то как будто и не в горах.

Ошибка, нельзя было так с водой обращаться, а уж тем более до конца допивать ― как салага все равно… Юннат… Ин­тересно, почему же я в детстве «боржоми» не любил? Во дурак‑то…

Ага! «15–08; взрослый бородач круговым парением направленно к западу вдоль гряды; высота сто двадцать; перпенди­куляр четыреста; нет одного рулевого в правой части хвоста». Откуда это он? Из хасарской пары? Наверняка из хасар­ской, откуда же еще. Лети, лети, Мефистофель, ищи свою деликатесную дохлятину; а может, и живого кеклика где прищу­чишь…

«Клик». «Клик». «Клик». Железка ― она и есть железка, кликает… А круговорот любви проистекает.

Всегда и везде. Повсеместно и непрерывно. Моя любовь растворена в твоей. Твоя любовь смешана с… его? Хм… Его любовь ― с ее. Ее любовь ― с моей… И это все взаимно?! Ну–у, ребята…

А что?.. Круговорот Любви в Природе. И в Обществе. И во Времени.

Круговорот Любви!

Браво! Заголовки в газетах: «Открытие века! Нобелевская премия в области Любви присуждается в этом году…» ― и я выхожу на сцену во фраке и с саквояжем на пле­че… И стою потупившись, скромно так, в третьей позиции, приглаживаю ковер на сцене носком лакированного ботинка: мол, да чего уж там, да ничего особенного, за­чем вы, право, все это затея­ли…

А председатель Нобелевского комитета подносит мне хрустальную вазу, здоровен­ную, как хоккейный кубок. Запотевшую и наполненную холодной водой. Еле держит ее за две изогнутые ручки, аж кряхтит, а на граненом хрустале капельки. И го­ворит, мол, да ладно уж, не скромничай, пей, раз заслужил; мы тебе еще нальем…

Но ведь надо еще сначала экспериментально подтвердить изящную теорию: А экс­периментировать на людях нельзя. Значит, никуда не денешься, придется жертво­вать собой…

Пусть я погибну от сердечных ран, вам не заткнуть Любви моей Фонтан!

Ну что ты будешь делать, совсем пусто вокруг… Сиеста. Алё–о! Есть кто живой?! Фу–у-у, жарко…

И не иссякнет, в это верю я, Любви моей кондовая Струя!

«Ква–а-су–у!!» Можно бы и гаркнуть от полноты чувств ― птиц нет, испугать некого ― так ведь все равно эха не будет на жаре…

Все еще не дойдя до нужного отрога, я вдруг воспротивился своей рабской психо­логии и безропотной восточной покор­ности судьбе; решил, что называется, бросить вызов. Коммунист я, или где? гордый строитель, или что?..

Нашел место, где растет здоровая чинара: под ней тень, и ежевики там меньше. Чертыхаясь и обкалывая руки о ко­лючие побеги, проделал ножом в стене ежевичных ветвей дырку в метр диаметром и протолкнулся в нее ногами вперед, натянув панаму на глаза и прижимая саквояж с аппаратами к животу.

Свалился прямо в ручеек, на сплошной ковер опавших платановых листьев, под полог, куда и свет даже не проходит; как говорится, «под сень». При этом вспугнул от воды нескольких кекликов, которые в панике ломанулись сквозь дебри, как ка­баны, оглашая округу истошным возмущенным кудахтаньем. А я сижу на сухих листьях и думаю: «Те, кто веровал и делал добрые дела, будут введены в сады, где текут реки… Они найдут там чистых женщин и вечную тень…» Понимал Мухам­мед, что к чему.