Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Жизнь развивается стремительно, и с момента описываемых событий много всего произошло. Детальное описание ме­стоположения гнезда я еще до отъезда в Москву передал сотрудникам Сюнт–Хасардагского заповедника, и оно стало спе­циально охраняемой орнитологической достопримечательностью. За ним велись наблюдения местными сотрудниками, а потом мы наблюдали его с канадскими, американскими, российскими и туркменскими студентами. Эту пеструю компанию ― экспедицию, ор­ганизованную консультативной группой «ЭкоПол», мы привезли на Сумбар с моим коллегой–орнитологом, бородатым, вежливым и добродушным Андрюшей Зиминым, только что вернувшимся из Африки.

Это была особая эпопея, в равной мере экзотическая и праздничная для всех участников ― кому знакомством с Турк­менией, кому общением с американцами и ка­надцами.

Мы все вместе путешествовали по самым примечательным в этом крае местам. Испытывали радиопередатчики для птиц и учились использовать радиотелеметрию. Безуспешно пытались ловить грифов, разложив в качестве приманки аппетитный труп ишака. Мы несколько часов проторчали тогда с Гэрри в палатке на вершине горы, наблюдая за этим тру­пом в бинокли и переговариваясь по рации с сидящим у ловушки в засаде черноглазым и смешливым студентом Виталь­кой Виноградовым, но никто к нам тогда так и не прилетел: погода была уж очень неподходящая для охотничьего парения грифов или сипов, никто из хищников вообще не летал в тот хо­лодный ветреный день.

Зато поймали накидушкой сычика и потом фотографировали его со всех сторон, когда он спокойно и беспомощно лежал на спине на открытой ладони, лишь крутя на всех нас головой с огромными желтыми глазищами. А когда Джейн его выпу­стила, подкинув с руки, он взлетел и на лету брезгливо встряхнулся, словно стряхивая с себя следы наших бестактных неуместных человеческих прикосновений.

Потом Джейн уронила в азиатский нужник подсумок со всеми паспортами, авиаби­летами, рублями и долларами, и я, из ложного гуманизма отогнав подальше наших интуристов, провел восхитительный час, почти свесившись носом в очко и безре­зультатно пытаясь нащупать пропажу палкой на дне глубокого водоема, своим видом и запахом наводившего на мысли о черной стороне потустороннего мира. Оторвав­шись от этого вдохновляющего занятия, я курил в теньке, прива­лившись к забору и приходя в себя, когда сменивший меня Стасик выловил‑таки эту «золотую рыбку», за что сразу полу­чил прозвище «Супер–Стас».

С Джейн мы общаемся постоянно. Она преподает в Нью–Йорке детям полевую экологию, учит их видеть то, что не очень заметно в повседневной американской жизни; рассказывает им индейские легенды про камни, воду и ветер, а иногда ― и про далекую неведомую птицу, похожую на повсеместный американский символ ― белоголового орлана, но совсем дру­гую по характеру. Когда ее ученикам задали на­писать сочинение про человека, оказавшего на них важное влияние, шест­надцать пя­тиклассников из двадцати написали про нее.

Один из канадских студентов В черноусый хохотун Хаджир, будучи эмигрантом из Ирана, разговаривал во время наших путешествий с туркменами на смеси туркмен­ского, фарси и пушту.

Наслаждаясь древним слогом и хлопая себя от восторга по ляжкам, он читал нам вслух арабскую вязь из бейтов Мах­тумкули на стене могильника у Шевлана (святое место у южных предгорий Сюнта), переводя текст на английский.

Через два месяца я прилечу в Канаду на Ньюфаундленд и первое, что увижу, вый­дя из аэропорта, ― физиономию Ха­джира, окаменевшую, а затем вытянувшуюся при взгляде на меня: подрабатывая шофером такси, он кинулся тогда ко мне, как к оче­редному клиенту. Он признался, что, продолжая ежедневно жить копетдагскими воспоминаниями, в первое мгновение вовсе и не удивился моему появлению, а парализо­вало его секундой позже от сознания того, что это происходит в реальности.

Он отвез меня в отель, узнал, во сколько надо разбудить, чтобы доставить на зав­трашний рейс; наутро появился на своем такси с коробкой пончиков и горячим кофе, и мы до самолета успели заехать на мое любимое место в Сэнт–Джонсе ― на «Сиг­нальный Холм», с которого открывается далекий вид на скалистые берега Ньюфа­ундленда и на простирающую­ся за фьордами Атлантику. Встречая там рассвет, мы нетипично для Канады курили, вспоминали ястребиного орла над скалами Коч–Теми­ра, наших спутников–туркменов, иранский пейзаж на горизонте и то, как мы с ним танцевали под дутар на столе среди безудержного веселья всей честной компании, отмечая день рождения другого канадца ― Тейлора…

Лысый и бородатый Гэрри со смехом, но беззлобно передразнивал тогда Ленина, усевшись в общежитии Ашхабадского университета под огромной картиной точно в такой же позе, как и изображенный маслом вождь, сосредоточенно пишущий что‑то на коленях в блокнот (Гэрри уверял, что Ленин записывает наблюдения за ястреби­ным орлом).

Когда мы уезжали из Кара–Калы, Гэрри отозвал меня в сторонку и заговорщиче­ским шепотом спросил:

― Сергей, как ты думаешь, могу я увезти домой один кустик полыни? Уж очень она прекрасно пахнет… ― Я так же конспиративно (оглянувшись по сторонам и дав понять, что риск за исчезновение одного кустика полыни беру на себя) от­ветил, что может. Он поспешно запихал уже приготовленный куст полыни в уже приготовленный непрозрачный мешок и спрятал его в рюкзак.

Через два месяца после нашей туркменской эпопеи мы будем вместе с Гэрри ле­тать на вертолете над юго–восточным Лабрадором, изучая влияние низковысотных полетов военных истребителей на популяцию скопы (звук истребителей на­столько силен, что раскалывает яйца в гнездах). Мы летали тогда в одном из самых диких уголков на земле, приземляясь на берегах озер со звучными индейскими названиями в местах, где не ступала нога человека. Вот уж было приключение так приключение…

Я оказался первым бывшим коммунистом, попавшим на авиационную базу НАТО в этой части Канады, но это вызвало не подозрения и проверки, а шутки и смех. Гэр­ри познакомил меня тогда с отличной командой ― яркими самобытными му­жиками, прекрасно дополнявшими друг друга.

Усатый приземистый Джекоб, пилот нашего вертолета, сам ― прекрасный наблю­датель, фотограф и опытный натура­лист. Поэтому, если во время полета в процессе учета и определения птиц он с чем‑то не соглашался, то вертолет наш вставал на нос (так что все елки внизу оказывались в горизонтальном положении, а река в вер­тикальном), закладывал го­ловокружительный вираж и возвращался к необычно медленно (по сравнению с нами) летящей стае птиц, которую мы только что минова­ли («Ну, что я говорил? Про уток никогда со мной не спорь…»).