Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Потом опять пасмурно. Потом пошел снег. Да такой, какого еще надо поискать: снежинки с пятак, огромные тяжелые хлопья, мгновенно исчезающие при соприкос­новении с уже теплой и мокрой землей. Пришлось бросить наблюдения: невозможн­о, очки и бинокль залепляет мгновенно.

Час брел домой, просто глазея по сторонам. Когда спустился ниже в долину, там все оказалось по–другому, снега не было, и тоже все быстро изменилось: натянуло плотную тучу, из которой сплошной стеной посыпалась крупа, шумно, как бисер на фанеру, падающая на комковатую и сухую здесь землю. А в это время солнце проби­лось в разрыв облаков и под­свечивает все это сбоку. Грибной снег…

А как вышел на Обрыв Фалко ― аж в зобу сперло: вид до горизонта на всю долину Сумбара к юго–востоку, а на фоне необычно темного неба и силуэтов хребтов ― огромная радуга! Они вообще здесь редко бывают, а уж такой яркой и по­давно ни­когда не видел.

Над головой темень, туча, вверх не посмотришь ― за шиворот сыплется, вдалеке ― многоцветные склоны с двумя бе­лоснежными вершинами Сюнта и Хасара, осве­щенными ярким прямым солнцем. А в противоположную сторону ― на тем­но–синем фоне многоплановых иранских гор ― новорожденная радуга.

Словно вращаешь, как в детстве, волшебную трубку калейдоскопа, в которой одно превращается в другое. И все это красиво какой‑то неестественной праздничной кра­сотой. Словно вокруг не реальность, а огромные, фантастически правдо­подобные декорации…»

«26 января…. Артезианская скважина в ВИРе, из которой в арык тугой струей без­остановочно течет чистая вода с по­стоянной температурой восемнадцать градусов, в летнюю жару является центром вселенной для всего живого. Сейчас, в середине зимы, в день редкого, почти настоящего снегопада, покрывшего землю на несколько часов тяжелым липким сне­гом (по здешним критериям ― «сугробами»), из скважины раздается не к сезону энергичное кваканье лягушек, категориче­ски не вяжущееся со снежным пейзажем. Надрываются прямо словно хвастаясь: вокруг снег, а нам ― хоть бы хны, ква­каем себе!

Стаи воробьиной мелочи, отжатые снегом из холмов, толкутся на раскатанных проезжих дорогах. Просянки, обыкновен­ные овсянки, вьюрки, зяблики, хохлатые жа­воронки ― все вперемешку на пятнах мокрого асфальта среди снега.

На трассе Ашхабад ― Кизыл–Арват в такой день десятки тысяч жаворонков из заснеженной пустыни собираются на по­лотне дороги. Из‑за бампера машины на остановке каждый раз вынимаем сразу по нескольку птиц (серые, полевые и хохла­тые жаворонки). Лисы жируют вдоль трассы откровенно, даже не убегая от проходя­щих машин, а лишь отскакивая на обочину, продолжая аппетитно хрустеть дармовы­ми тушками, повсеместно валяющимися на дороге».

«25 января…. На одном пятачке в едином скоплении совместно кормятся двести десять степных жаворонков, Четырна­дцать двупятнистых, восемьдесят пять хохла­тых, тридцать два малых, сорок шесть рогатых, триста вьюрков, девяносто каменных воробьев и восемнадцать коноплянок.

При кажущемся хаосе распределения кормящихся птиц каждый вид занимает в этом общем пространстве свое опреде­ленное место, свою нишу. Продолжает жить своей жизнью, хоть неизбежно и связан паутиной невидимых связей со всеми сосе­дями. Причем не с соседями, лишь вежливо здоровающимися, перед тем как за­крыть за собой глухую дверь на общей лестничной площадке, а с соседями, разделяю­щими и общую кухню, и общую ванну, и даже общую спальню; с соседями по очень–очень коммунальной квартире…

Степные жаворонки щиплют траву и крушат кустики полыни своими мощными клю­вами на самых плоских участках поло­гих склонов.

Рогатые жаворонки тоже пощипывают травку, но более мелкую и тонкую; да и кор­мятся чаще на более крутых склонах; клювы у них намного слабее.

Хохлатые жаворонки кормятся долблением, как отбойные молотки, или перевора­чивая кусочки навоза и комки глины, со­бирая из‑под них притаившееся или заваляв­шееся там съестное; у этих клюв ― как долото.

Каменные воробьи в этой толкотне вообще перестают кормиться на земле и уса­живаются на стебли редких растений, неудобно сидя на них, удерживая равновесие трепетом крыльев и поклевывая что‑то с ветвей.

Коноплянки и вьюрки подбирают мелкие съедобные частички вокруг кустиков по­лыни и солянок или остающиеся от бро­шенных степными жаворонками веточек.

Я упрощаю. Потому что на самом деле даже отдельные птицы, кормясь рядом, мо­гут использовать очень разные прие­мы кормления, выковыривая корм из почвы, склевывая что‑то с земли, с растений или подпрыгивая за добычей в воздух…

Происходит разделение труда на ниве поедания всего съедобного. Потому что кон­куренция за хлеб насущный правит бал. Чтобы ее избежать, каждый вид выработал свой стиль, свою специальность; занимает свое уникальное, лишь ему од­ному свой­ственное, место под солнцем (это и есть его ниша).

Разные виды или едят разное в одном месте; или едят одно и то же в разных ме­стах; или едят одно и то же в одном ме­сте, но по–разному, в результате потребляя ресурсы разной доступности. И ведь все это гибко, подвижно и может перестраиватьс­я в зависимости от условий. Немыслимая сложность и динамика мо­заики жизни, на которой: все и держится.

«Что за этим? ― спросит пытливый мичуринец. ― Статистика проб и ошибок, ве­роятностные процессы эволюции или гармония высшего творения?»

А вдруг и то и другое вместе: динамичная эволюция сотворенного. И никакого кон­фликта в этом нет? А истерики в стиле «или ― или» ― это для тех, кто науку от ре­лигии отличить не может или не хочет, смешивает все в одну кучу, пытаясь иг­рать в одну игру по правилам другой, никогда не удосуживаясь с этими самыми правилами ознакомиться, а лишь целясь в глотку оппоненту.

Ой, что‑то я резковато выступаю… Как юный пионер. Как ортодокс… Резковато, но справедливо. Потому как традицион­ные ортодоксы с обеих сторон, что с научной, что с церковной, укачали уже до дурноты… «Эй, ребя–ата–а! Подъе–ом! Двадцать первый век на дворе!..» А мы все волнуемся: «Да как можно?! Да как не стыдно!..»

В Библии‑то, кстати, не только ни одного противоречия эволюции нет, в ней даже многие эволюционные элементы как обязательные атрибуты сотворенного мира опи­саны. Да иначе и быть не может. Неужели Бог с неизменным миром стал бы связы­ваться? «Шкурка выделки не стоит».