Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Душа моя вылетела от стыда из тела, поднялась метров на десять вправо–вверх, и я отчетливо увидел со стороны, что сижу как дурак с голубиным хвостом в руке, а мои юные коллеги в истерике валяются на изумрудной травке под развеваю­щимися звездно–полосатыми флагами. Всегда сдержанная отличница Надя лишь попискива­ла, не в силах вдохнуть–вы­дохнуть, Кет гулко и грубо хохотал, а Стас, всхлипывая и вытирая слезы, простонал: «Вы, Маса, однако, совсем плохой охотник; ушел птица…» Я молча поднялся и отнес голубиный хвост в ближайшую урну.)

Или как, ежась от утренней прохлады и скользя на мокром от росы головокружи­тельном спуске к Истре, мы носились в пять утра все по тем же качающимся подвес­ным мостикам на первую «кукушку», чтобы доехать до соседней станции с замечат­ельным названием «Озерки». «Кукушка» нередко опаздывала или отменялась со­всем (если не было электричества после грозы или после замыкания трансформато­ра), и тогда мы бодро топали в Озерки пешком (сорок минут).

Там от станции начиналась экскурсия, проходившая через пристанционный лес с колонией крикливых рябинников и удивительными тропическими песнями иволги. По­том шли поля с журчащими трелями жаворонков в поднебесье и с длин­ноухими зайцами, неиспуганно прыгающими по утренней росе на скошенных местах. Потом начиналась мокрая луговина вдоль непроходимой полосы тростника и осоки с плачу­щими криками чибисов, несмолкаемой трескотней камышевок–бар­сучков и угрожаю­щими патрулирующими силуэтами низко парящих болотных луней. Потом уже сквозь туман тяжелели во­дой сами озера с перелетами уток на открытых плесах, с чайками и крачками, крикливо пикирующими за мелкой рыбеш­кой. Дальше в лесу ― подтоп­ленные берега, где из непролазной болотины торчали неровным частоколом голые засохшие березовые стволы, насквозь издолбленные дятлами. А уже потом, в обход озера с юга, дорога шла через деревню с распевающими около скворечников сквор­цами, склочно чирикающими на заборах воробьями и расхаживающими по де­ревянным мосткам и по бортам привязанных к колышкам лодок трясогузками… Хо­рошо…

А как в один из сезонов моя группа, меняясь посменно, просидела неделю, выпол­няя большую работу по наблюдению за скворцами, кормившимися опарышами на совхозной навозной яме? Девицы сначала морщились, а потом ничего, впол­не во­одушевились героизмом научного подвига; взвешивали и измеряли опарышей, изы­мая их из полужидкого навоза… И обсуждали потом в лаборатории, тревожно приню­хиваясь к уже тщательно отмытым рукам, мол, будет что рассказать о славно прове­денной летней практике… А я утешал их тем, что для поэта или для сказочного прин­ца на белом коне, навер­няка ничего не может быть лучше ядреной русской деуки, пахнущей летними травами и прочими деревенскими аромата­ми…

А ночные экскурсии по совам? Что может быть волнительнее для девичьего сту­денческого сердца, чем три часа в ноч­ной лесной темноте, куда не пробивается ни свет вездесущих уличных фонарей, ни отдаленное сияние большого города, ни даже лунный свет, наглухо загороженный тяжелыми еловыми ветками? Когда темно так, что тропа аж светлеет в густой тьме.

И неожиданные шорохи вокруг. А требуется еще и выискивать, откуда исходят тре­бовательно–пронзительные крики си­дящих где‑то наверху голодных птенцов ушастой совы.

Периодически кто‑нибудь из девчонок не выдерживал проталкивался в группе вплотную ко мне, а в особенно страшные моменты непроизвольно цеплялся за мой локоть, забывая от впервые в жизни испытываемого ночного ужаса, формаль­ные нормы поведения между студентками и преподавателями.

Чего греха таить, порой я пугал студенток специально, с будничными интонациями нагнетая ночной ужас рассказами о том, что ночью даже в самом обычном (в дневное время) месте порой удается наблюдать «агрессивное или хищническое по­ведение встречающихся (теоретически…) в этих краях крупных животных…»(Хе–хе–хе…)

Потом из‑за Павловки на факультете была «зеленая революция», когда ректорат решил раздать в пределах АБС наде­лы на дачные участки, а студенты и преподава­тели–биологи решительно воспротивились этому. Сработало, Павловку от­стояли то­гда.

А вообще‑то чижик ― это птичка такая маленькая с приятным мелодичным голо­сом, а не только четырехгранная дере­вяшка с заостренными концами, по которой надо попасть лаптой. Этих птичек–чижиков в Павловке тоже очень много. Лета­ют стайками по верхушкам берез».

«20 марта. Дорогая Светлана Петровна!

Когда хожу по холмам («клик–клик» ― шагомер), хорошо думается про разное. В том числе и про московское. В том чис­ле и про кафедральное. В том числе и про то, как на втором курсе у Вас на занятии доклад делал по хищным птицам. Не понимаю, как Вы тогда это вынесли. Я бы сейчас, как преподаватель, не стерпел бы такого: де­вяносто минут вместо пятна­дцати… Но меня тогда и правда понесло, это я даже сей­час помню.

Часто скучаю по кафедре. Нет, не так. Не скучаю. Чего мне скучать, если я из род­ных стен в поле еле вырвался. Не ску­чаю, а ощущаю тылы; это совсем другое. Все‑таки эти самые пресловутые родные стены не заменишь ничем.

А коллектив в этих стенах? Доставшееся нам всем по жизни сочетание таких разных людей: Т. А. А. ― К. И. А. ― В. Г. Б. ― Л. И. Б. ― Т. И. Б. ― Д. И. Б. ― В. Т. Б. ― В. М. Г. ― М. С. Г. ― Ю. П. Г. ― В. С. Г. ― В. М. Д. ― С. А. Е. ― А. А. Е. ― И. А. Ж. ― В. Д. И. ― А. А. И. ― В. Е. К. ― Ю. С. К. ― Н. И. К. ― М. П. К. ― В. М. К. ― Н. Т. К. ― A. Б. К. ― Н. А. К. ― А. Л. К. ― А. И. К. ― И. Ф. К. ― С. Д. К. ― О. А. Л. ― Н. Ф. Л. ― Е. А. Л. ― К. В. М. ― B. Р. М. ― А. В. М. ― А. А. М. ― А. В. М. ― С. П. Н. ― И. Б. Н. ― В. И. О. ― В. И. П. ― С. Л. П. ― Ф. Н. П. ― М. Б. П. ― Е. Ю. П. ― А. Г. Р. ― Н. Н. Р. ― Е. Л. С. ― Л. С. С. ― Н. М. Ч. ― М. Е. Ч. ― С. А. Ф. ― Г. И. Ф. ― И. X. Ш. ― С. П. Ш. ― А. О. Ш. ― Н. А. Щ. Перечис­ление инициалов смотрит­ся как генетический код в нашей общей «кафедральной ДНК»: цепочка букв, но сколько всего за ними! Как и в настоящем генетическом коде, не все здесь друг с дру­гом сочетается, но все необходимо. Со временем что‑то на что‑то заменяется, что‑то исчезает. С факультета уже четверо за бугор отчалили. И не лучшие, и не худ­шие ― разные. Кто- то готовился, клинья подбивал, у кого‑то само сложилось. Это не важно. Важно, что их нет. Могли бы быть здесь, когда каждое подставленное плечо общую ношу облегчает, когда каждый рядовой с саперной лопаткой ― на вес зо­лота.

Ведь образование у нас, какую эпоху ни возьми, всегда ― передний фронт. Где не столько стрелять приходится, сколько окапываться. Но их нет, уехали. Хотя это, мо­жет, и не самое главное, уехали и уехали, главное ― чтобы мосты не жгли.