Берндт Хайнрих - Зима: Секреты выживания растений и животных в самое суровое время года

Клесты выращивают птенцов, когда из шишек ели и сосны можно достать больше всего семян. Для этого им часто приходится откладывать яйца зимой. Гнезда с яйцами в канадской провинции Нью-Брансуик находили в середине января, а в феврале – близ Кале в Мэне (Smith, 1949). Считается, что клесты могут размножаться почти в любое время года, если есть семена в каком-то из многочисленных подходящих им видов шишек. Родственники клеста по семейству вьюрковых, американский чиж и европейский обыкновенный щегол, наоборот, размножаются одними из последних: они могут откладывать выведение потомства до августа, когда созревают их семена (чертополох) [12] В наших широтах обыкновенный щегол гнездится обычно в мае – июне. При этом за сезон щеглы могут вырастить птенцов дважды за год, так что к августу теоретически может попасть второй период размножения (особенно если первая кладка пропадает). Учитывая то, что эти птицы выкармливают птенцов в основном насекомыми, такая привязка к изобилию «взрослого» корма не столь очевидна (у клестов подобная зависимость заметнее). – Прим. науч. ред. .

Вьюрковые привлекают взгляд пестрой окраской, но, пожалуй, еще более примечательно необычное и разнообразное строение их клювов, приспособленных, чтобы доставать семена чертополоха, давить вишневые косточки или вытаскивать семена из-под жестких чешуек шишки. Глядя на клюв клеста, можно подумать, что он неправильно сформировался в результате порока развития. Вытянутое и узкое (по меркам вьюрковых) двухсантиметровое надклювье перекрещено с подклювьем, которое на полсантиметра короче. Когда птица просовывает приоткрытый клюв под чешуйку и закрывает его, кончики клюва расходятся примерно на 3 миллиметра и оказывают сильное боковое давление, в результате чего чешуйка отходит в сторону. Тогда семена из-под нее можно достать языком. Особенная структура клюва клеста, приспособленная, чтобы добывать семена из сосновых и еловых шишек, то, как эти птицы широко перемещаются по континенту в поисках плодоносящих хвойных растений, и их особый график гнездования позволяют считать клестов замечательными специалистами по хвойным деревьям и яркими представителями истинно северного, бореального рода птиц.

Описания гнезд в основном составлены более века назад, в золотую эру великих натуралистов. Они меня раззадорили. Гнезда клеста в виде глубокой чаши почти всегда находили в густых ветвях елей, на высоте всего от 2 до 20 метров. Согласно сообщениям, гнезда сделаны из еловых веточек и могут быть выстланы разным материалом: «шерстью и мхом», «кроличьим мехом», «мхом и мехом животных» (Macoun, 1909), «свалянным черным, похожим на шерсть лишайником» (Grinnell, 1900) и «длинным тонким черным волосом, напоминающим конский», так что гнездо на вид «почти черное». О яйцах пишут, что они имеют бледно-голубую, голубовато-зеленую, зеленовато-белую или кремово-белую окраску и покрыты крапинками и пятнышками «бледно-шоколадного», «бледно-лавандового», «пепельно-сиреневого» цветов, «черными закорючками» и «каштановыми и желтовато-коричневыми линиями». Почему природа наделила такой красотой нечто столь временное – яичную скорлупу, спрятанную под телом насиживающей яйцо птицы? Птенцы клеста «черные как сажа» и покрыты пухом, а когда они разевают клюв в ожидании пищи, стенки рта сияют «алым» или «ярким пурпурно-красным». В данном случае яркий цвет – это сигнал. Он побуждает родителей заметить и покормить птенцов, подкрепляя рефлекс выпрашивания.

Предвкушая зимнюю прогулку к клестам или туда, куда приведут меня их поиски, ночью я приехал в Мэн. Паркуя пикап у подножия холма ниже домика, вместо грузовика соседа я увидел лишь белый сугроб: выпало много снега. Я надел снегоступы и с облегчением обнаружил, что идти легко, потому что снег покрыт толстым настом. Луна еще не встала, и я шел при свете звезд.

На холме Йорк-Хилл ухнула пестрая неясыть, минуту-другую с Ларкин-Хилла на той стороне долины ей отвечала вторая. Этот год принес большой урожай клена, бука и дуба, и выросла хорошая популяция мышей. Затем некоторое время раздавался только ровный скрип моих снегоступов. Я навострил уши в надежде услышать концерт койотов или, может быть, крик североамериканского мохноногого сыча. Но вскоре в лесу повисла потусторонняя тишина.

Когда я дошел до домика, оказалось, что снег съехал с крыши со стороны подъема на холм и скопился над задними окнами и задней дверью. Благодаря уклону внутрь все же можно было попасть с передней стороны дома. Я быстро развел огонь и заглянул в журнал посетителей, где прочел запись, которую кто-то оставил 18 февраля: «Холодно, – 10 °C, порывистый ветер. Глубокий снег. Трудно идти даже в снегоступах». С тех пор как этот человек был тут, выпало много снега, потому что на подъеме я не видел ничьих следов. Затем я рухнул в постель.

Я уже почти спал, когда меня разбудила серенада воющих койотов на расстоянии около полутора километров в направлении Уайлдер-Хилла. Я снова чуть не уснул, и тут еле слышным пульсом донеслось гулкое ритмичное уханье виргинского филина. Я вскочил с кровати и открыл окно, чтобы прислушаться. Уханье шло откуда-то с разлива на ручье Олдер-Стрим, с того места, где можно купаться, и на меня нахлынули воспоминания о Бубо, моем виргинском филине, который порой провожал нас туда поплавать среди скал. Может, это он. Вряд ли, конечно, но такие моменты как раз и питают затаенную надежду, и нередко.

Я проснулся на рассвете, заставил себя подняться и, стоя на нетвердых ногах, надел снегоступы, чтобы поскорей оказаться в лесу. Опередил первые лучи солнца, показавшиеся из-за хребта Киннис-Хэд, посмотрел, как они сияют золотом на красных елях, где месяц назад я наблюдал за резвящимися с пением клестами. Плачущая горлица завела скорбную рассветную серенаду, напоминающую совиное уханье. Еще две птицы отозвались с запада и с севера. В воздухе не было ни малейшего движения, и, если не считать протяжного утреннего хора горлиц, стояла тишина.

Всего через несколько минут шума заметно прибавилось. Начал отбивать глухую дробь волосатый дятел. К нему присоединились еще два дятла, выстукивая по «барабану» сухого дерева ту же мелодию, но на другой ноте. За полчаса, что я гулял по лесу, мне встретились две пары канадских поползней и небольшая стая синиц. Я слышал пение пурпурных чечевиц и сосновых чижей. Пролетела со звонким, как колокол, криком стайка вечерних американских дубоносов. Ворон присел в сосны и прокричал: «Р-рап, р-рап, р-рап…» Ритм и мелодия его крика напомнили мне моего друга ворона Голиафа, живущего с подругой бок о бок со мной неподалеку от моего домика, где они каждый год устраивают гнездо и выводят четыре-пять птенцов на одной и той же ветке одной и той же сосны. Клестов не было. Ни звука. Может быть, они улетели, исчерпав весь урожай еловых семян? Или недавние метели разбили их гнезда?