Дэвид Аттенборо - В поисках дракона

— Нет, — отвечал клерк, — а если бы было, все равно не нанять. Это очень-очень хлопотно. Полиция, таможня, военные — они не дадут разрешения.

Служащие авиакомпании оказались несколько более осведомленными. У них мы выяснили, что если полететь на север, до Уджунгпанданга, то можно попасть на маленький самолет, который раз в две недели совершает рейс до Тимора, делая остановку в Маумере, на Флоресе. Остров Флорес конфигурацией напоминает банан длиной в двести миль. Маумере находится в сорока милях от его восточной оконечности, а Комодо — в пяти милях от западной. Судя по карте, через весь остров проходит дорога. Если в Маумере нам удастся нанять машину, пусть хоть грузовик, проблема будет решена.

Мы разыскали в Сурабае нескольких человек, которые слышали о Маумере, но сами там никогда не бывали. Наиболее достоверной информацией располагал один китаец, дальний родственник которого владел в Маумере магазинчиком.

— Как вы думаете, — спросил я его, — много ли там автомобилей?

— Много, много, я уверен. Пожалуйста, если хотите, я пошлю телеграмму своему шурину Чат Сену. Он все устроит.

Мы выразили ему самую сердечную признательность.

— Все просто, — объяснил я Даану вечером, — мы летим в Уджунгпанданг, пересаживаемся на самолет до Маумере, отыскиваем там шурина нашего китайского приятеля, нанимаем грузовик, едем две сотни миль на другой конец Флореса, находим лодку или что-нибудь в этом роде, пересекаем пятимильный пролив и попадаем на Комодо. А там остается только поймать дракона.

Уджунгпанданг оказался на осадном положении. Большая часть Сулавеси находилась в руках мятежников, которые время от времени спускались с гор и нападали на транспорт. В аэропорту было полно вооруженных солдат. После тщательного досмотра на таможне нам разрешили провести ночь в городе. Утром мы вернулись в аэропорт, сели в двенадцатиместный самолет и полетели дальше, теперь уже на юго-восток. Под нами лежала бесконечная россыпь крошечных островков, напоминавших божьих коровок: коричневые от выгоревшей травы, с зелеными точками пальм, они уютно устроились в жемчужных кольцах коралловых пляжей. За неровной линией прибоя всевозможными оттенками сверкали зеленые коралловые мелководья, а дальше, где морское дно обрывалось в пучину, море опять становилось переливчато-синим. Островки сменяли друг друга непрерывной чередой, и каждый следующий точь-в-точь походил на предыдущий. Точно так же, думал я, выглядит, наверное, и Комодо, но лишь ему и ближайшим к нему островкам суждено было сохранить на Земле гигантских ящериц.

Самолет жужжал и жужжал в безоблачном небе, между сапфировым морем и топазовым солнцем. Через два часа впереди из туманного горизонта возникли высокие горы. Это был Флорес. Мы стали снижаться, и устланное коралловым ковром море заскользило под нами со всевозрастающей скоростью. Мы прошли над берегом и увидели в отдалении могучие конусы вулканов, потом под крылом мелькнули хижины, обступившие большую белую церковь, и через несколько мгновений самолет уже катил по тряскому травяному полю.

Небольшое казенное строение было единственным признаком того, что мы приземлились не на случайном лугу, а на действующем аэродроме. Перед зданием стояла группа людей и наблюдала за нашей посадкой, а рядом — о чудо! (мы чуть не подпрыгнули от радости) — стоял грузовик. В приподнятом настроении мы прошли в здание аэровокзала, но никто не бросился нам навстречу. Внутри находилось человек десять мужчин в саронгах, почти все курчавые и с плоскими носами. На нас они смотрели без особой заинтересованности. Внешне они заметно отличались от прямоволосых и приземистых жителей Явы и Бали. Обитатели Флореса были ближе к папуасам Новой Гвинеи и меланезийцам Океании. В зале оказалась девушка — служащая авиакомпании — в фуражке и клетчатой шотландской юбке, выглядевшей здесь довольно странно. Она немедленно принялась заполнять какие-то документы. Прикатили и выгрузили на пол наш багаж. Мы суетились возле него, все еще надеясь, что Чат Сен опознает нас по броским наклейкам, но никто из зрителей на это не среагировал.

— Здравствуйте, — обратился я громко по-индонезийски ко всем присутствующим. — Туан Чат Сен?

Курчавая публика, задумчиво рассматривавшая наш багаж, перевела взгляды на нас. Кто-то захихикал. Девушка в шотландской юбке, размахивая бумагами, торопливо пошла на летное поле.

Мужчины продолжали созерцать нас, а потом один из них, надев форменную фуражку, представился таможенным чиновником и указал на багаж:

— Ваше, туан?

Я весь просиял и разразился на индонезийском языке речью, которую репетировал про себя в самолете во время всего полета.

— Мы англичане. Из Лондона. К сожалению, по-индонезийски мы говорим еле-еле. Мы приехали снимать фильм. У нас много документов. От министерства информации в Джакарте, от губернатора Малых Зондских островов в Сингарадже, от индонезийского посольства в Лондоне, от британского консула в Сурабае.

Перечисляя все эти высокие инстанции, я вручал таможеннику соответствующие бумаги — письмо или пропуск. Он набрасывался на них, как голодный на деликатесы. Пока он их переваривал, в открытую дверь торопливо вошел толстый потный китаец. Он протянул к нам обе руки, расплылся в широкой улыбке и обрушил на нас стремительный поток индонезийской речи.

Я уловил смысл первых фраз, но дальше ничего разобрать не мог. Дважды я пытался прервать его красноречие собственными репликами («Мы — англичане, из Лондона. К сожалению, по-индонезийски мы говорим еле-еле»), но без всякого результата. Я смотрел на него как зачарованный, а он безостановочно продолжал свои непостижимые излияния. На китайце были мятые мешковатые брюки защитного цвета и такая же рубашка; он то и дело вытирал пот со лба носовым платком в красный горошек. Меня очень заинтересовал именно его лоб, а точнее, тот факт, что волосы над ним были выбриты на добрый десяток сантиметров. От этого вид у китайца получался не такой, каким замыслила его природа, и я старался представить себе оригинал. Его черные волосы, жесткие, как сапожная щетка, явно должны были распространяться ближе к роскошным бровям. Мои размышления прервала внезапная тишина: китаец замолк.

— Мы англичане, — вступил я поспешно, — из Лондона. К несчастью, по-индонезийски мы говорим еле-еле.

Таможенник тем временем закончил изучать наши документы и стал чертить мелом какие-то закорючки на багаже. Чат Сен сиял.

— Лосмен! — закричал он.

Видя, что я не понимаю, китаец прибегнул к классическому британскому приему обращения с не владеющими языком иностранцами, то есть повел себя так, словно мы глухие.

— Лосмен! — заорал он мне прямо в ухо.