Людмила Файер - Файерфокс – Огненный лис

Первый вздох, первый звук, первый запах…

А чуть-чуть погодя – первый свет…

И на слабых трясущихся лапах

Я иду, чтоб увидеть рассвет.

Я такого не видел ни разу –

Ой, а это вот что? Как назвать?

Сколько нового, странного сразу!

Надо маме пойти рассказать!

Мама все объяснит и согреет,

И накормит своим молоком,

Чтобы стало котятам теплее

В этом мире огромном таком.

Эту жизнь познавать понемножку

Всем придется, покинув уют.

Пусть на Радуге вечные Кошки

Нам судьбу подлинее сплетут.

Кто же знает, какая дорога

Ожидает любого из нас…

Кто подскажет, какая тревога

Нас настигнет в назначенный час…

Не надейся – никто и не скажет,

Что нас ждёт в этом долгом пути.

С кем судьба неизбежная свяжет,

Чтоб понять – надо просто идти…

(Отшельник)

…Если вы меня спросите где и когда я родился, я точно вам не скажу, потому, что и сам не знаю. Помню только, вдруг откуда-то накативший, острый запах зеленой травы и крик моей матери, дававшей мне жизнь.

Тут же стало холодно и меня оглушили разные звуки. Они набросились на меня со всех сторон сразу. Я испугался и закричал! Так я первый раз сделал вдох и мои легкие смогли раскрыться. Я недолго был один в холодной темноте. Спустя очень короткое время меня нашел язык моей матери и быстро вылизал мою редкую мокрую шерстку от носа до хвоста. Я мерз, дрожал и плакал. Мать расчесывала меня шершавым языком, пока я не обсох. Я был слеп, но не глух. Рядом со мной шевелился еще кто-то, и их было несколько. Они издавали такие же звуки, как и я – тонкие и жалобные. И пахли так же. Я стал двигать лапками и искать маму. Но натыкался только на пищащие маленькие комочки, мокрые и теплые. Они тоже трогали меня лапками и громко кричали "мааааа-маааааа!"…

Мы сталкивались носиками, наступали друг на друга слабыми лапками, пытались ползти, принюхивались… Мама опять закричала и нас стало больше еще на одного…

Сколько нас было я не знаю. Я не умел считать. Но точно помню, что был не один. Мы сбились в кучку, защищаясь от проникающего до самых косточек холода. Наверное была ночь… Я был слеп и не видел, что вокруг, мне просто было очень страшно и холодно. Наконец мама перестала кричать и занялась нами. Высушив, насколько было возможным, наши шкурки, мама подгребла нас лапками поближе к своему теплому животу, обернулась вокруг кольцом, и мы тут же уснули, спокойные и уставшие.

…Я проснулся от голода…

– Мяяяяааааа! – закричал я от страха, потому, что не понимал, что такое голод.

– Мяяяяаааа! Мяяяяаааа! – тут же раздалось вокруг меня многоголосое пение.

Я понял, что не один. Мы толкали друг друга лапками, попадая по мордочкам, хвостикам, животикам, громко и требовательно пищали. Наверное мы все были очень голодны и хотели есть. Мамин шершавый, теплый язык прошелся быстро по каждому из нас, нежно слизывая слезы.

– Мр-мр, – говорила мама, – мои малыши, не бойтесь, я возле вас, я позабочусь о вас и никому не дам в обиду.

Она подставила нам свой теплый живот, и мы почуяли незнакомый, но такой сладкий и манящий запах чего-то незнакомого! Раздвигая лапками ее пушистую шерсть, мы жадными носиками вынюхивали то, что могло издавать этот волшебный запах…

И вот оно! Оооооо! Мой нос наткнулся на странный бугорок, из которого медленно вытекала сладкая, тягучая капля. Что это? Я не знал, но мое тело точно знало, что это приготовлено для меня. Капля измазала мой нос и я облизал его.

"Вот! Вот оно, счастье", – подумал я и крепко ухватил бугорок ротиком.

В рот брызнуло что-то теплое, сладкое и восхитительное. Я замычал от удовольствия и задвигал лапками попеременно, давя маме на живот. Это была еда! Она находилась не где-то, а прямо в моей маме!

Рядом со мной раздавалось чавканье и попискивание. Такие же, как я, наверное, тоже нашли вкусные бугорки. Наши лапки часто соприкасались между собой, толкая-массируя мамин живот. Некоторые из нас, выпив досуха свой бугорок, отталкивали рядом лежащего и присасывались к его источнику. Тогда отторгнутый начинал жалобно кричать и совать мордочку куда попало, ища свободный бугорок. Если находил, то замолкал. Если нет, то мы долго слышали его жалобный плач. Но нам было все равно. Мы не понимали, что лишаем его еды, сил а может и жизни.

Я не знаю, сколько нас было, но часто кто-то оставался без бугорка и горько плакал, ползая по нашим головам и телам в поисках еды. Тогда мама прижимала его к себе лапками, жалеючи и слизывала его слезы, успокаивая. Она не могла больше дать ему ничего, кроме своей любви и ласки.

– Подожди, мой родной, – мурчала она, – сейчас твои братья и сестры наедятся и уснут. И тебе одному достанутся все вкусные бугорки. Можешь попробовать из каждого, если захочешь… Ты поспи пока, а я спою тебе песенку…

Она, прижимая к себе малыша, баюкала его до тех пор, пока остальные, наевшись, не отваливались в сон, как маленькие насосавшиеся пиявочки. Некоторые и во сне не хотели отпускать источник жизни. Они спали и, просыпаясь время от времени, снова и снова ели, ели, ели…

А слабый голодный малыш ждал своей очереди. Она, конечно, наступала, но доставались ему редкие капли. Он должен был из каждого бугорка выцедить последки, оставшиеся от собратьев.

Сначала еды хватало всем. Мы были малы и ели не слишком много. Я был из тех, кому часто не доставался вкусный бугорок. И тогда мне приходилось терпеливо ждать, пока другие насытятся. Тогда оставался шанс доесть то, что не съели они.

Самые сильные из нас ели всегда первыми и были крупнее остальных. Им доставалось много еды, они быстро росли и отстаивали свое право питаться неограниченно и в первую очередь, бесцеремонно расталкивая остальных в стороны. Потом, урча, присасывались, как клещики и сосали сладкий нектар до тех пор, пока он не переставал течь.

Я не понимал почему так получалось, что все время кто-то оставался голодным. Наверное нас было больше, чем бугорков с едой у мамы.

Когда мы, кто-то наевшись до отвала, кто-то полуголодный, засыпали, мама тихо вставала и шла на охоту. Ей нужно было питаться, чтобы ее бугорки с нашей едой не иссякали. Мы не знали что она ела, когда и сколько. Нас это не заботило. Думая только о том, как самим поесть и согреться, когда вдруг холодало, мы сбивались в кучки и грели друг друга, пока мамы не было рядом.

Проходило какое-то время, мама приходила уставшая, но довольная и сразу ложилась на бок, снова и снова подставляя свои бугорки под наши жадные ротики.

Я был слеп, и не знал, что такое "видеть". Мне хватало нюха и осязания. Я передвигался наощупь и по запаху. Когда-то перед глазами была просто чернота, когда-то сквозь веки я видел красноватое свечение. Что это такое я узнал только тогда, когда открыл глаза.