Леонид Кокоулин - Затески к дому своему

– Папань! Где ты?

Гриша подходит со своим топориком.

– А когда белковать пойдем?

– Мы и так в тайге, – не торопится с ответом Анисим. Ему жаль покидать мир таинственного. – Я вот думаю, шалаш или балаган ставить.

– А чем отличается шалаш от балагана?

– Как чем? Шалаш на скорую руку, три кола поставил на конус, сверху травой обложил или лапником, лапник под бок, котомку под голову – ночь коротай, дрожжи продавай. От ветра, от дождя или снега защитит. Балаган – уже из жердей, их покрывают корьем или травой. И стол, и нары, и печь, бывает, ставят, так что выбирай.

– Зимовье раздумал ставить?

– Пошто? И зимовье поставим. У костра не высидишь.

– Зимовье рубить, времени много надо, – решает Гриша, – на скорую руку если, то шалаш. Может, разделимся, а, папань? Я на берег.

– А стоит ли распылять силы, – засомневался Анисим. – Но если настаиваешь, так давай, – взялся Анисим за топор.

Гриша со своим топориком побежал на берег. Он высмотрел по вершине сухостоину: если свалить, раскряжевать, пожалуй, хватит на плот, на одного. Продрался сквозь кусты, ударил топориком по комлю – дерево зазвенело, отдался удар в руки. «Лиственница, – догадался Гриша, – куда такую на плот? Тяжелая». Гриша задумался. Валить ли? Может, на берегу поискать подходящее бревно. Гриша осмотрел спутанную и жесткую, как проволока, траву. Не найдя подходящего бревна или хотя бы подручного хлыста, выбежал к воде. Есть и около воды деревья, с корнями принесенные паводковой водой. Гриша потюкал топориком, без пилы не взять. Глянул на солнце. Забрался на карчу – посмотрел на отца. Тот уже и площадку очистил, и остов шалаша стоит треугольником. У Гриши заныло сердце: сколько времени топчусь без пользы. Вот-вот солнышко сядет. Гриша скатился с карчи. Он решил отрубить хотя бы вершину дерева, что прибило к берегу, хоть и сучьев на ней много, однако топорика не увидел.

Гриша по своему следу сбегал до сушины и обратно, поднял голову, топорик воткнут в карчу. Глянул на солнце, засуетился. Без пилы делать нечего, и клев пропускает. Он лихорадочно заработал топором, пытаясь сбить с этого дерева сучья, но сучья мореные пружинили, как железные. Гриша и фуфайку сбросил, и шапку – тюкал, тюкал топором, пока сумерки не спустились, тогда только направился к отцу. Анисим тесал бревно, неподалеку стоял шалаш, как копна, бревно выходило из-под топора гладенькое и белое, как яичко.

– Ты чего, папань, его так оглаживаешь? Кто его тут увидит? – Гриша пытался вопросом спрятать неловкость.

– Работай, сынок, всегда с душой, сердцем, и самому будет благостно, – не выпуская из рук топора, пояснил Анисим.

– Папань, возьмешь меня в напарники? Без пилы там худо.

– Становись рядом, теши. – Но, вскинув голову, спохватился: – Дров на ночевку, однако, надо… Да ужин приставлять засветло. Лучще кедровых дров не бывает, и дух от них отменный, и жар устойчивый, и не стреляют углем, не то что елка – бьет навылет.

Анисим и в тайге любил дрова по «калибру», аккуратные чурбаки, а не навалом хлысты, как чаще всего и кладут таежники. Анисим не любил такой костер.

А Грише уже хотелось нырнуть в шалаш и на постель из стланика. Но что скажет отец? Получалось, вроде отлынивал от дела. Теперь жалел Гриша, что решил быть сам по себе. Вдвоем бы и шалаш смастерили, и плот спустили на воду, и сейчас бы наверняка он тайменя выволок.

– Ну как, Гриша, тайменя подсек? – подает пилу Анисим. Он уже стоит на колене перед сухостоиной.

Гриша хватает пилу за ручку и тянет к себе.

– Да ты не дергай так, а то выдернешь пилу вместе с рукой.

Пила с легким шепотом вписалась в окружность ствола, а когда дерево расслабилось, Анисим вынул ее из реза.

– Встань, Гриша, мне за спину, – попросил Анисим. Он топором подсек сухостоину. Дерево, прочеркнув макушкой по закатному лиловому небу, хряснуло о землю, да так, что и речка, и горы, и распадок откликнулись троекратно.

– Ну вот, – воткнул в свежий срез топор Анисим. Откашлявшись, посмотрел как бы с сожалением на сухостоину. Она лежала острой иглой без сучьев и коры.

– Давай-ка еще маленько, зашли с вершины. – Анисим подал Грише конец пилы. «Вижить, вижить» – и отлетели первые чурки. А чем ближе к комлю продвигались пильщики, тем пила труднее грызла неподатливый комель. И как Гриша ни нажимал на пилу, дело не убыстрялось.

– На сегодня хватит, – сказал Анисим, когда отвалилась очередная чурка. – Теперь займемся извозом. – Анисим взвалил себе на плечо от комля первую чурку и с топором в руке пошел торить дорогу. Гриша попробовал вторую поднять, третью, четвертую – чурки не поддавались, только та, что у самой вершины, стронулась. Он поставил ее вначале на попа, а потом на плечо и почувствовал, как вдавились в мох и отяжелели ноги. Он слышал, как отец сбрасывал с плеча ношу и расчищал дорогу. По мху нелегко идти, а через валежины перешагивать еще труднее. Гриша старался не отставать от отца, но с каждым шагом чурка становилась все тяжелее, впору хоть бросай, но Гриша не бросил. Сделали первую ходку. Сумерки заштриховали лес, и только речка еще светилась на перекате.

– Уху стряпать или сухарницу? – спросил Анисим.

Гриша взял нож, котелок и побежал к реке, он знал, под какой камень положил отец его улов, сунул руку под камень – рыбы не оказалось. Гриша осмотрелся: может, не тот камень? Нет, тот. И ниша под ним вроде погребка, ведро рыбы войдет.

Гриша ощупал погребок.

– Папань, – крикнул он. – Ты куда убрал рыбу?

Топор перестал стучать.

– Как куда? Там должна быть.

– Нету.

Поленья отстучали; как видно, отец скидал их в кучу, и он появился на берегу.

– Правильно смотришь, – сказал он, подходя. – Этот камень. – Анисим встал перед камнем на колено и пошарил под ним, достал хвост. – Похоже, горностай попользовался, оставил нас без ухи, – предположил Анисим, высматривая следы. – Бегает зверек, – как бы одобрил Анисим.

– А может, соболь, папань? Или еще кто?

– Да не должно бы. Рядом стучали… Тогда, скорее всего, выдра… Утром разглядим. – Анисим зачерпнул в котелок воды, и они пошли к шалашу.

– Папань, а может, росомаха? – притушив голос, спросил Гриша.

– Рассвет покажет.

– Может, мне посидеть у камня с ружьем?

Анисим промолчал. Подошли к шалашу, он поджег приготовленные на костре дрова, повесил на таган котелок.

– Ночью-то кого увидишь? Послушать разве. Тогда костер гасить надо, – запоздало ответил он на просьбу Гриши.

Костер разгорался, отбросил темноту к шалашу, а за шалашом она изогнулась и затаилась черной кошкой.

– Кто же это мог быть? Если хвост у рыбины отгрыз, значит, небольшой зверь?.. А может, папань, правда выдра? Она любит рыбу.

– Что ей, мало свежей? – расставляя кружки, себе противоречил отец. – Но опять же голову съела – ее повадка.