Леонид Кокоулин - Затески к дому своему

– Вот бы хорошо добыть, – вдохновился Гриша.

– Кому что, а рыбаку поплавок, – усмехнулся Анисим. – Выдру добыть фарт надо… Осторожный зверь, без ловушки не подловишь.

Котелок зафыркал, отозвался шипением костер, и Анисим позвал Гришу за стол. Отсвет от костра метался по столу, выхватывая то котелок, то ложки, то кружки. Гриша разложил и положил в свою кружку сухари, а Анисим плеснул на них кипятком из котелка. Вкусно запахло прижаренным хлебом.

– По такому случаю, – Анисим положил перед Гришей белый комочек сахара величиной с наперсток.

– Хочешь, в сухарнину клади…

– Вприкуску. А тебе, папань?

– Я в сухарнину, – Анисим бросил свой кусочек, помешал ложкой в кружке.

– А я люблю голый сахар…

– Губа не дура, – посмеялся Анисим.

– Язык не дурак, – переиначил Гриша поговорку с сахаром за щекой.

Отужинали. Гриша из-за стола и взялся за топор – рубить от костра к речке мелкий кедрач.

– А это зачем? – поинтересовался Анисим.

– Чтобы видно было речку.

– Можно выйти да посмотреть. Без надобности зачем губить кедрач? Да и по ноге попасть легко при этом свете…

Гриша остановился.

– Да тут целый лес, – потыкал он в стороны топориком. – Рубить не перерубить.

– А разве после нас люди не будут жить? Ты не собираешься жениться?

Гриша опустил топорик.

– Я еще не дорос.

– Дорастешь. – Анисим вернулся к костру, за ним и Гриша. Придвинулись, чтобы хватило теплом от костра, сели за чурку. – Для того и я около тебя, чтобы ты мог расти. – Анисим нежно положил руку на плечо Гриши и, застеснявшись душевной сердечности, перевел разговор на другое. – Почему стланик держится на голых камнях?

– Не знаю.

– Потому и не падает, что весь курень от одного корня произрос. Не дают стланику упасть сородичи. К примеру, – нашел сравнение Анисим, – люди раньше держались дедовской крепью. Он был корень, от которого все произрастали, хоть и отделялись, а корней не рвали. Тут же рядом кустились. Не в тягость были и старые корни. Они скрепляли. Вот и я хочу, чтобы мой внук, Бог даст, увидел эту красоту, и пользовался ею, и приумножал ее. А если мы все будем прихоть свою тешить, то в два счета оголим берега. Вот и я хочу, – снова нажал Анисим на слово, – чтобы твой сын и внук здесь шишки сшибали. Ты-то невесту еще не присмотрел? Если не хочешь, не говори. Твой секрет.

– Наташку Пронину, что ли?

– Это что, бухгалтерши дочь?

Гриша покивал, а Анисим задумался.

– По себе дерево надо рубить. А то губы накрасит…

– Да не красит она, – вступился за Наташу Гриша, не дав договорить отцу.

В Баргузине никто из женщин губы не красил. Если отец вспомнил заезжего на завод бухгалтера-ревизора, так что ее считать. И то весь поселок сбежался глядеть. Бабы коров побросали, как были в обрядном, так, не переодевшись, ринулись на улицу.

– Наташа не красит, – повторил Гриша, подумав, что отец не расслышал.

– Дак я к слову, – как бы извинился Анисим. – Если девчонка глянется, береги и не давай в обиду.

– Я и так, – с живостью откликнулся Гриша.

– Дрался?

– С Витькой, – охотно ответил Гриша.

– Надо бойцовские качества проявлять, – поддержал Анисим. – Только с умом, а не без толку махать руками.

– Сам он к ней лип.

– Ну тебе виднее, – согласился Анисим.

Встал с чурки – размял спину.

– Кажется, на седало пора.

Анисим завалил на костер комлистую чурку, искры пчелиным роем хлынули из костра и, извиваясь, пропали в черном небе. Темнота прихлынула к костру.

– Сходи за кустик да полезем в берлогу, – сказал Анисим. Достал из мешка Грише носки, себе валенки. В шалаше остро пахло пригретым сладким лапником пихты и стланика. Ветки пружинили, щекотали лицо. Анисим уложил под головы мешки и подождал Гришу, тогда уж и улеглись.

– Не забыл, папаня, ружье?

– Да вот оно, – поворочался Анисим в тесном шалаше, высвобождая ствол ружья.

Грише показалось, что он только закрыл глаза, а уже рассвело. И костер обесцветился. Из шалаша хорошо видно. Над костром висит котелок. В шалаше на лапнике – как на перине. Ногам в носках холодновато, но можно вытянуть поближе к костру. Можно было бы и не вставать, отец не будит, да в брюхе скулит… «Все равно вставать, – решает Гриша. – Да и клев пропустил, не разбудил папаня…» Гриша высунул голову из шалаша, вытянулся к костру, посидел на корточках минуту, погрел перед собой руки, заглянул в котелок и сразу догадался – молоко ореховое. Поджимая ноги по холодному мху, зашел за шалаш. Отец стесывал пенек под ступу: толочь на молоко орех.

– Папань, доброе утро!

– И тебе, – поднял голову Анисим. У ног его горка вышелушенных шишек.

– Ты когда, папань, успел?

– Кто рано встает – тому Бог дает…

– А меня пошто не разбудил? – упрекнул отца Гриша.

– Таймень будил, – подзадорил Анисим, – хлестался под перекатом, а может, на плесе…

– Ну, папань…

– И я говорю… Утро-то подходящее, и червяков тебе добыл, – показал Анисим бело-желтых с черной головкой короедов.

– То, что надо, – вспыхнул благодарно Гриша, ссыпая из горсти в карман куцых, в гармошку червяков.

– Ты хоть обутки надерни, а то в носках убежишь, – напомнил Анисим.

Гриша с удочкой в руке продрался за кривую излучину к прижиму. Невысокий скалистый берег опускался отвесно в воду. Черное свивающее течение говорило о большой глубине. Гриша отметил, что за ночь лед прибавил и закраек остро стелился, но не доставал еще русла реки.

Блики слепили. Невысокое холодное солнце лежало по всей речке, казалось, она вытекала из солнца и разливалась по плесу. Гриша достал из шапки заветный крючок, насадил червяка и, поплевав, закинул удочку. Течение подхватило наживу, крутнуло в воронке и вынесло на стремнинку. Гриша, не отрываясь, смотрел на воду и видел, как, ломаясь, увеличивался в прозрачной воде короед. И тут словно сабля сверкнула на солнце. Гриша безошибочно определил по красным плавникам и хвосту – таймень. Рыбина промахнулась, не заглотнула наживку и ушла на глубину за черный камень.

Гриша поднял удилище и, насколько хватала рука – он стоял у самой кромки обрыва – забросил удочку ближе к камню. Не успела леска уйти на глубину, как удочку поддернуло. Вмиг удилище изогнулось в дугу. Гриша понял, что таймень уходит под лед. Не раздумывая, напряг силы, ему показалось – леска зазвенела. «Уйдет!» Гриша обеими руками пытался выхватить удилище, но леска чиркнула об острый закраек льда, и удилище, выстрелив, выпрямилось. На конце его болтался кусок лески. Гриша чуть не заплакал и пошел от берега к шалашу.

– Ну как, рыбак? – громко спросил отец, не отрываясь от топора.

Гриша показал удилище.

– Жалко, – вздохнул Анисим, – лишились орудия.

– Если бы с плота, выволок бы тайменя… – укорил себя Гриша.