Джеральд Даррелл - Ай-ай и я

К нашему удивлению, нам попалось мало птиц, зато много прочей фауны. Пара переходивших дорогу чванливой походкой мангустов с хвостами колесом и шоколадными мордами предусмотрительно пропустили наш кортеж вперед, с интересом взирая на нас золотистыми глазами и вытянув хвосты трубой, словно восклицательные знаки, и только потом медленно и беззаботно закончили переход. Однажды дорогу нам переполз удав; медленно выписывая петли, он пробивал себе дорогу сквозь грязь. Достигнув противоположной стороны, он ненадолго задержался отдохнуть — хотя, по-видимому, обратил внимание на наше присутствие — и после этого исчез, сверкая чешуей, будто смазанной маслом. В общем, как я заметил, на Мадагаскаре все млекопитающие и рептилии были до того ручными, что легко могли стать мишенью точно нацеленного мачете или пули даже самого плохого стрелка.

Проехав мимо одной из деревень, спрятавшейся за холмами и оттого почти невидимой, мы догнали по дороге группу местных жителей, несущих нечто странное. Поравнявшись, мы увидели, что группа состояла из мужчин и подростков, и все — в соломенных шляпах, столь популярных у малагасийцев. В середине четверо мужчин несли на грубо сколоченных носилках труп старца, частично закрытый ламба. Погребальное шествие выглядело, однако, очень весело — все болтали, курили сигареты, махали нам, когда мы проезжали мимо, тогда как покойник подпрыгивал и трясся на носилках, словно был еще живой. Старца несли в первый раз в последний путь.

Судя по всему, мальгаши весело и задорно воспринимают смерть. У многих племен на Мадагаскаре существует обычай извлекать из могил кости предков; в честь этого устраивают хорошую пирушку, а кости потом вновь погребают со всей пышностью. Не знаю, так ли это на самом деле, но слышал, будто на стоянках такси на Мадагаскаре вывешены такие вот прейскуранты:

ПО ГОРОДУ: 7000 франков.

СВАДЬБЫ, ПОХОРОНЫ И ПЕРЕМЫВАНИЕ КОСТОЧЕК — ТАКСА ПО СОГЛАШЕНИЮ.

Церемония перезахоронения называется «фамадиана» и нередко происходит тогда, когда привезенные из дру-гой местности останки погребаются в могилу предков; пользуясь этим, живые устраивают обряды и в честь ранее погребенных предков (например, перемывание косточек, которые потом заворачивают в новую шелковую пелену). Обрядами может сопровождаться и «церемония открытия» новой могилы, когда останки умерших переносятся сюда из временных мест захоронения. Фамадиана происходит очень пышно, при изобилии музыки, пения и танцев (в том числе танцев с костями предков!). Рассказывали, что однажды такая церемония происходила под музыку «Бездельник, кто с нами не пьет». Потомки выносят из могилы останки предка, «беседуют» с ним, а то и просто носят усопшего, «показывая», что нового произошло со времени его отсутствия в родном доме, городе или деревне. И всему этому сопутствует грандиозное веселье и смех

— назвать, что ли, словом «хохороны», не в пример нашему мрачному обряду, где заливаются слезами.

Ближе к вечеру мы, к своему облегчению, все-таки достигли Мананары. Сдается, что именно здесь родилось выражение «однолошадный городишко» (если, конечно, и одна-то лошадь тут найдется). Горстка полуразвалившихся домиков разбежалась по трем улицам, проложенным, вероятно, пьяным строителем и изрытым дырами, как сыр грюйер. Впрочем, для местной домашней скотины лучшего места, чем эта теплая, изрытая ямами земля, не нашлось. Зебу возлежали на дороге, меланхолично пережевывая жвачку и не обращая внимания на механический транспорт. Два крупных петуха, как заправские бойцы, в радостном возбуждении взлетали в воздух и старались поразить друг друга длинными кривыми желтыми шпорами. Солнце сияло на бронзовом, золотом и желтом оперении бойцов. В одной из ям курица с пятью цыплятами искала съестного, но безуспешно; зато в другой, радостно крякая, купались в пыли четверо утят. В соседней яме на боку лежала до крайности истощенная собака с тремя щенками, настойчиво пытавшимися выдоить немного жидкости из ее ссохшихся сосков.

По улицам городка расхаживали обитатели, нося корзины с провиантом на голове; у них не было привычки смотреть влево, вправо, а некоторые останавливались поболтать прямо посреди проезжей части. Даже когда мы клаксонили изо всех сил, они часто не обращали на нас внимания или в лучшем случае лениво оглядывались и нехотя сходили с дороги.

Здешний отельчик, как это вообще свойственно «однолошадному» городу, смутно напоминает ковбойский салун на Диком Западе. Это конструкция из столбов и досок, снаружи окруженная верандой, с большим баром и рестораном внутри и помещением для кухни сзади, снаружи. Выйдя из этой основной структуры, можно увидеть кучку небольших шале в глубине сада. Кровати деревянные, а о таких штуках, как пружинные матрацы, здесь и слыхом не слыхивали. Банька, размером чуть побольше, чем гроб для умершего от водянки, была оборудована ведрами с водой; закончив омовения, следовало просто вылить воду в щель между досками пола. Освещалось сие пользительное заведение единственной электрической лампочкой размером чуть побольше грецкого ореха, свешивавшейся с конца провода со стершейся изоляцией. Поскольку помещение было рассчитано на низкорослых мальгашей, всякий раз, когда я открывал дверь в баньку, лампочка норовила стукнуть мне прямо в глаз. Когда же я исхитрялся вымыть голову, провод норовил так впутаться в волосы, что, если бы подаваемое здешней динамо-машиной напряжение было хоть чуть выше, меня неминуемо сразило бы током. Шале для приезжающих соединялись между собой узкими тропинками из камня-ракушечника, который хрустел под ногами, и если ты опаздывал ко сну, от этого хруста просыпались все постояльцы.

Владельцем отельчика был стройный, но чем-то похожий на кулачного бойца мальгаш, который в своей прошлой земной жизни был, вероятно, каким-нибудь янычаром из воинства турецкого султана. Заправляла же делами его жена — высокая, стройная, по-настоящему красивая китаянка, с черными, как маслины, глазами, инкрустированными в нежную, белую, словно сливки, кожу. Всегда безупречно одетая, она держала небольшой штат отельчика в ежовых рукавицах: под ястребиным взором хозяйки гостиницы самые деликатесные и роскошные блюда подавались в любое время дня и ночи без задержки (что вообще-то не характерно для местных привычек), а в баре, также открытом двадцать четыре часа в сутки, всегда имелся большой выбор напитков — от пива до местного рома, от которого гарантированно вырастут волосы на груди даже у самой женственной рубенсовской модели.

В тот день мне открылась еще вот какая тайна: отельчик, оказывается, был центром торговли хрусталем. Мадагаскар и Бразилия — две ведущие страны по добыче хрусталя, причем Мадагаскар в этом даже опережает Новый Свет. Я наивно предполагал, что где-то есть какие-то хрустальные копи и мускулистые шахтеры, подобно семи гномам Белоснежки, извлекают кирками эти дорогие камни. Оказывается, ничего подобного. Хрусталь, тщательно маскируясь под обычные камни, пробивается из-под почвенного слоя в лесу, а предприимчивые местные жители ходят и собирают его, а затем сдают местным экспортерам, одним из каковых и являлся владелец отельчика.