Джеральд Даррелл - Птица-пересмешник

Посланник взглянул на Питера с широкой улыбкой.

– Масса, пожалуйста, идти за мной,— сказал он.— Мы идти домой к масса Ганнибал, мы ехать в королевской карете. Следом за нами доставить багаж масса.

Удивленный до предела, Питер последовал за человеком с тростью. Сойдя на причал, он увидел, что их дожидаются двое рикш — два дюжих зенкалийца, готовых впрячься в оглобли. Питер сел в одну коляску, похожую на бамбуковое кресло на колесах, посланник — в другую, и вот они уже катят с ветерком по улицам города. Достигнув окраины, рикши свернули на широкую, мощенную щебнем дорогу и остановились у длинного низенького дома, приютившегося в роще гигантских баньяновых деревьев, стволы которых напоминали массивные черные свечи, расплавившиеся и слившиеся вместе. Посланник повел Питера по парадной лестнице, затем по широкой веранде, где воздух был напоен ароматами всевозможных цветов, растущих в глиняных горшках каждый размером с ванну, в корзинах, развешанных по всей веранде. У дверного проема, загороженного двумя массивными японскими ширмами с вырезанными на них затейливыми сценами, посланник остановился и, вынув из кармана серебряный свисток, сыграл на нем короткий, но сложный сигнал приветствия. Пока они ожидали, Питер залюбовался крупными голубыми бабочками, похожими на лоскутки неба,— они то взмывали вверх, то устремлялись вниз, облетая цветы и изредка садясь на них отдохнуть и напиться нектара.

Наконец дверь отворилась, и в проеме показался слуга-зенкалиец, одетый в чересчур накрахмаленную белую униформу и подпоясанный алым поясом. Взглянув на Питера, он слегка поклонился.

– С добрым утром, сэ', мистер Флокс,— сказал он.— Проходите, пожалуйста. Масса вас ожидайт.

Он повернулся и повел Питера по длинному коридору, стены которого были увешаны китайскими картинами на шелке, нежно трепетавшими на ветру. Под картинами стояли огромные китайские вазы с величественными орхидеями, чьи тонкие линии и краски по изяществу соперничали с живописью. Слуга остановился у двери, почтительно постучал и склонил голову, прислушиваясь.

– Ступай прочь,— прорычал изнутри страшный голос.— Ступай прочь, безграмотная бестия… Убери свою поганую тушу подальше от сего обиталища скорби и печали и не являй больше перед моими очами своей жалкой черномазой троглодитской рожи!..

– Это масса Ганнибал,— сказал слуга с видимой гордостью. Очевидно, его не пугали ни грозный голос, ни дикие распоряжения. Приоткрыв чуть скрипнувшую дверь, он просунул туда голову.

– Ступай прочь… СТУПАЙ ПРОЧЬ!!! — прорычал все тот же голос.— Ступай прочь, сопливый недоносок! Не смей вилять хвостом передо мною, твоя вина неизгладима! Твое счастье, что я добр и благороден, иначе я давно бы упек тебя на двадцать лет на каторгу за покушение на убийство! И сам ты ублюдок, и все вы ублюдки!

– Неужели это Ганнибал Олифант так изощряется? —

изумился Питер.

Слуга терпеливо дождался, пока голос хоть ненадолго смолкнет, и произнес:

–Простите, сэ', к вам пожаловал мистер Флокс.

Последовала краткая пауза, после чего голос снова заревел:

– Все равно ступай прочь, черномазый неуч! Я сам позову господина гостя, слышишь?

Слуга толчком отворил дверь и впустил Питера в просторную, футов шестьдесят на тридцать, роскошную комнату с невиданно высокими потолками, под которыми лениво гоняли воздух вентиляторы с лопастями, похожими на мельничные крылья. Полированный паркет был устлан множеством пестрых персидских ковров, очевидно достойных того, чтобы выкупать ими королей из плена. Мебель была по преимуществу кашмирская, из темных пород дерева, покрытая затейливой резьбой; на всех диванах и стульях горами лежали подушки, обитые пестрыми таиландскими шелками. Стены были увешаны диковинными масками, великолепными картинами импрессионистов, китайскими шелковыми свитками, тибетскими колесами для молитвы, старинными болванчиками, копьями и щитами, а вдоль них стояли застекленные шкафы с резными фигурками из слоновой кости, изящной посудой и книгами в разноцветных переплетах; книги также стопками громоздились на полу. В одном конце комнаты стоял большой письменный стол, заваленный кипами бумаг, журналов и оттисков научных изданий, готовыми вот-вот рухнуть на пол. В одной из стен было пять французских окон, выходивших на веранду, за которой раскинулись зеленые ковры лужаек и красочные гобелены цветущих кустарников, спускавшиеся к овальному, выложенному терракотовыми плитками бассейну. В центре бассейна красовался, отливая на солнце серебром, восемнадцатифутовый фонтан, по форме напоминавший королевскую лилию.

У одного из отворенных окон стояло резное кресло-качалка из бледно-янтарного дерева, с ручками в виде павлинов, распустившиеся хвосты которых образовывали большую веерообразную спинку. В этом умопомрачительном кресле, утопая в груде пестрых шелковых подушек, возлежал сам Ганнибал Губерт Гильдебрандт Олифант1,

* Даррелл иронизирует, раздавая персонажам звучные исторические и мифологические имена. Гильдебрандт (иначе Хильдебрандт) — герой немецкого народного эпоса; Олифант — сигнальный рог Роланда, героя французского героического эпоса.

занимавший высокий пост политического советника короля и правительства Зенкали. Одет он был в белую хлопчатобумажную рубашку с широкими рукавами, подпоясанную блестящей батиковой тканью, на ногах — расшитые красным и золотым яванские туфли с загнутыми кверху носами. Это был коротышка с широким торсом, чью массивную голову венчала грива серебристо-серых волос. Под орлиным носом располагался большой подвижный, чувственный рот с презрительно опущенными уголками, а из-под пушистых бровей выглядывали блестящие, черные, как у цыгана, глазки, полные такой самонадеянности, что трудно было сдержать смех. При встрече с ним вам начинало казаться, будто посреди холодной ночи вас обдало жарким пламенем костра. Рядом с человечком стоял стол, на котором возвышались бутылки и серебряное ведерко со льдом, а вокруг кресла расположились любимцы хозяина — бульдог, далматинский дог, ирландская овчарка, два пекинеса, четыре королевских спаниеля и гигантский тибетский мастифф1 — столь колоссальный, что Питеру сначала показалось, будто это ручной медведь.

Среди собак на большой подушке абрикосового цвета сидела, поджав колени, одна из прекраснейших девушек, каких когда-либо видел Питер. Обладая приятной наружностью и не будучи обделен природным обаянием, Питер в свои двадцать восемь лет не испытывал недостатка в женском внимании, но от взгляда на эту милую стройную красавицу у него перехватило дыхание. Ее нежная, как у персика, кожа была обожжена солнцем до цвета полированной бронзы; темные волосы, заколотые золотой булавкой, ниспадали до пояса, слегка волнуясь, словно воды реки, залитой лунным светом. У нее был маленький, слегка курносый носик с мелкими крапинками веснушек, а ротик как бы создан самой природой для доброго смеха. Но больше всего запоминались ее большие миндалевидные глаза: подчеркнутые снизу высокими скулами и окаймленные сверху темными, будто выписанными бровями, они были густого дымчато-голубого, почти фиолетового цвета, а крохотные черные пятнышки, казалось, еще увеличивали их в размере. «Теперь самое важное,— подумал Питер,— это выяснить, не замужем ли она за каким-нибудь потным мужичком-дебилом, который не стоит ее левого мизинца, и