Замба Шорван - Чистые сердца

Глухой звук копыт скачущей лошади доносился до стоянки и с каждой секундой становился всё отчетливей. Всадник на молодом гнедом коне подъехал к юрте и ловко спешился. Это был сын пастуха. Он работал здесь с детства, помогая отцу во всём. Парень подбежал к отцу, проигнорировав всех собак, и эмоционально заговорил с ним на непонятном человеческом языке. Братья не могли понять, о чем идет речь. Особенно любопытно было Бурулу, ведь ему доверяли играть с маленькими детьми этого молодого мужчины, в то время как остальным псам запрещалось подходить к ним. Санан же, завиляв хвостом, начал вглядываться в степь, ожидая девушку, приезжавшую с сыном пастуха, – его жену. Она была единственным человеком, с кем Санану было по-настоящему комфортно, и кому он позволял себя гладить. Он, обычно равнодушный и спокойный, превращался в ласкового и робкого щенка при виде неё. Девушка всегда приносила с собой белоснежные солоноватые шарики, каких Санан никогда не видел и не пробовал до встречи с ней. Угощая Санана, она гладила его с материнской любовью и заботой, но не забывала о почтении к банхару, уважительно не переходя границы дозволенного. А ночью, когда безбрежная небесная синь превращалась в темный небосвод, Санан лежал на коленях доброй девушки, вглядываясь ввысь. Они оба, всякий раз, замечая вспыхнувшую падающую звезду, провожали взглядами её исчезающий след – тонкую полоску звездной пыли, меркнущую в темноте, а потом вновь долго смотрели на мерцающие звезды, собравшиеся в созвездия в недосягаемой вышине занебесья.

Сын продолжал говорить, размахивая руками, прикрикивая и немного улыбаясь, но улыбка его была скорее не от веселья, а от бури самых разных чувств, смешавшихся внутри него. Пастух встал и зашел в юрту, оставив свою тлеющую трубку на лавке. Вышел он уже в черном стеганом полукафтане и лёгкой кожаной шапке, обитой овечьим мехом со свисающей красной кистью на шелковом шнуре. Полукафтан был опоясан толстым ремнём с серебряными колокольчиками, на котором висела крупная плеть, длиной чуть меньше метра, с буковой рукоятью, плотно оплетённой бычьей кожей и кнутовищем в четыре переплетенные между собой пряди, оканчивающиеся вшитым свинцовым набалдашником весом в четверть килограмма. Также на поясе висел тканевый кисет для табака и небольшой чехол для трубки, а нож, как и все степняки, старый пастух носил в голенище сапога. В руках он держал длинный трехметровый бич.

Собаки, услышав характерный звон серебряных колокольчиков на поясе пастуха, возбуждённо залаяли и забегали вокруг него. Они знали, что звук колокольчиков для них означал лишь одно – охота. Молодой сын пастуха, немного улыбаясь от волнения, нервно переступал, ожидая одобрения пойти на охоту вместе со своим отцом. Он перебирал поводья в своих руках, чем только беспокоил лошадь. Было видно, что он хочет отправиться на охоту, а старый пастух молча сел на запряженного коня, на котором приехал парень, и умчался галопом в ту сторону, откуда прискакал его сын. Вполуоборот он негромко произнёс:

– Цухул, Харал, Тайшар!

Три банхара вмиг ринулись за лошадью и быстро догнали её, поравнявшись с ней. Пастух предсказуемо не взял с собой Санана, которому в охоте явно не хватало решительной жестокости хищника, и Бурула, которому не хватало всего, чтобы быть хорошим охотничьим псом: ловкости, хитрости, скорости, силы. Они остались в помощь молодому пастуху, им предстояло выпасти отару курдючных овец и гурт красных быков. Необходимо было прогнать стада вниз по балке на выпасные пастбища, а затем вернуть их обратно на стоянку. Кроме того, домашний скот нужно было напоить, загнав на водопой у небольшой речки, что была неподалеку. Бурул с Сананом и вдвоем смогут справиться с этой нелегкой задачей. Из пяти братьев-банхаров именно Старый Бурул и Санан были лучшими пастухами.

Не успела пыль от копыт ускакавшего коня и лап бежавших вслед банхаров окончательно осесть на земле, как молодой пастух уже запряг старую хромую кобылу чубарой масти и выгнал из длинного крытого загона гурт красных массивных быков, за которыми шли мычащие коровы и неуклюжие телята. Из овечьего открытого загона, стоявшего рядом с коровьим, молодой пастух вывел отару овец. Громкие и неказистые курдючные овцы вместе с гуртом коров выходили в открытую степь, подгоняемые лаем Бурула и Санана.

В зарослях золотистой, высохшей от летнего зноя травы, припав телом к земле, медленно крадется к своей добыче дикий степной кот. Настоящим подарком для хищника оказалось дрофиное гнездо, в котором изредка попискивали хриплым голоском два недавно вылупившихся, еще не оперившихся птенца. На эти еле уловимые звуки и пришел степной хищник. Уже готовый броситься к гнезду, он надыбился и зашипел, как вдруг вокруг него с ярым остервенением закружила хозяйка гнезда. Дрофа атаковала незваного гостя с отчаянной смелостью, присущей только матери, защищающей своих детей. Надувшись и раскрыв свои широкие крылья с пестрым окрасом, она яростно бросалась в бой. Но изголодавшийся дикий степной кот не собирался отступать – если не сейчас, то когда ещё ему предстоит насытиться. Его зрачки сузились, походя больше на глаза змеи. Он шипел, нападая на дрофу с раскрытыми лапами, пытаясь вонзить в неё свои острые когти. Весь взъерошенный и озлобленный, голодный зверек нападал на крупную птицу, кружившую вокруг него, пытаясь укусить дрофу за шею и исцарапать её грудь.

Развернулась битва – за жизнь кота и за жизнь птенцов, но далеко не эта кровавая схватка сейчас сотрясала степь. Уже четвертый час кряду старый пастух со своими овчарками гнал волка, которого заметил его сын на подступах к стоянке. У отвесного оврага он увидел суетливые попытки молодого хищника прогнать надоедливых пернатых падальщиков: черных грифов, коршунов, сорок и ворон, пытавшихся стащить свой кусок с туши мертвого крупного верблюда, сражённого старостью и болезнями. Поодаль, не рискуя подойти ближе, трусили лисы. Молодой волк бесновался с показной агрессией, кружась вокруг туши и преследуя разлетавшихся птиц. Теперь же преследовали его.

Старый пастух, имеющий богатейший опыт жизни в степи и сопровождаемый тремя хорошо обученными банхарами, был смертным приговором для волка. Человек мог бы выстрелить в хищника из лука, сблизившись с ним после недолгой погони, и его, израненного и напуганного, загрызли бы разъяренные псы. Одного Тайшара бы хватило для этого полуторагодовалого волчонка, не говоря уже о яростном Харале или опытном Цухуле, но старый пастух охотился так, как охотился на волков его отец, а до него – отец его отца. Люди степи относились к этим зверям с уважением и опаской. Честь не позволяла степнякам стрелять в грациозного хищника с безопасного расстояния, но разум не разрешал оставлять его в живых. Поэтому старый пастух будет гнать волка до того момента, пока тот не выдохнется, а выдохнется волк быстро, ведь пастух умышленно дал ему время жадно набить своё брюхо жирной верблюжатиной, понимая, что сытый зверь долго бежать от него не сможет. Хищник, конечно, мог срыгнуть это мясо, и тогда бы шансы в мучительной погоне по степной жаре уравнялись, но старый пастух был мудр, и то умело приближался, не позволяя зверю срыгнуть верблюжатину, которую он жадно пожирал ещё несколько часов назад, то отдалялся, чтобы волк не кинулся на него или овчарок. И вот уже четвертый час, наматывая десятки километров в рваном изнурительном темпе, старый пастух вместе с Цухулом, Харалом и Тайшаром не позволяли ни на секунду остановиться и передохнуть своей жертве, которая еще утром была хищником.