Замба Шорван - Чистые сердца

Далекое, забвенное, ушедшее навсегда и безвозвратно, унесенное порывистым ветром прошлое, забравшее с собой суровые законы своей эпохи, правившие безраздельно и жестоко в бескрайней степи в то время, когда эти равнины были истинно дикой землей. Непрекращающийся и порожденный самой природой хаос, как круговорот смерти и жизни, казался столь же вечным, сколь вечен степной ветер. И борьба. Каждый миг своего короткого безрадостного существования дикие звери обречены на борьбу под неумолимо палящим солнцем за право прожить сегодняшний день, чтобы на следующий – вступить в борьбу за выживание вновь. Борьба есть сама цель их рождения, и неважно, будь то знойное лето, ветреная осень, дождливая весна или суровая зима – борьба за выживание не останавливалась ни на миг. И тот, кто отказывался от борьбы, был стремительно низвергнут в степную пыль. Предрешенность и предопределенность жестокой судьбы не явилась для них облегчением; облегчения и благоденствия, обреченные на вечную борьбу с рождения, познать не могли, но способны были узреть смерть, встретиться с ней, коснуться её и, в конце концов, быть пойманным ею, ибо борьба за выживание есть борьба со смертью, а в борьбе со смертью нет победителя, кроме самой смерти.

Кочуя с необузданным ветром по дикой земле, люди и звери боролись со смертью во имя жизни и выживания, оттягивая свой неминуемый конец, а повсюду расцветала и угасала безжизненная и живая степь так, как солнце сменяло луну. Именно в ту эпоху вечной истории случились следующие события.

Яркое желтое солнце стремительно взошло над горизонтом и осветило всю степь. Легкий летний ветер, ещё не успевший нагреться от палящего зноя, обдувал смуглое и морщинистое лицо старого пастуха, а свет солнечных лучей отблескивал от серебряной серьги в форме полумесяца на его левом ухе. Он сидел на лавке рядом со своей юртой на животноводческой стоянке, где жил в мирном уединении уже четверть века. Пастух традиционно, ранним утром перед работой, всегда выходил покурить табак из длинной и тонкой бриаровой трубки. У ног пастуха лежал его верный спутник – породистый банхар Старый Бурул.

Банхар не был старым псом, хоть и вёл себя крайне спокойно, по-старчески размеренно, но если приходилось его гнать работать – пасти овец и коров, то шел он такой походкой, будто завтра покинет этот бренный мир. Главное, он не был болен и ленив. Он был овчаркой в самом расцвете сил, и всё же всякое движение его тяготило, но ум его был тонок, а манеры от природы были наполнены учтивостью и нежностью домашней собаки. Банхар обладал редкой, среди его рабочей аборигенной породы, белоснежной пышной шерстью, а кончик хвоста, лапы и круглые брови были желтовато-золотистого оттенка. Бурул был самым старшим из стаи пяти братьев-банхаров, работавших на животноводческой стоянке.

Пастух, будучи человеком старой закалки, считал его вожаком по праву старшинства и очень ценил покладистый характер Бурула, его умение сходу выполнять команды. Поэтому Бурулу доставались самые лучшие куски из тех мясных обрезков, полагавшимся собакам на стоянке, а холодными зимними вечерами его впускали поспать в теплую юрту на деревянном полу, накрытом коврами у кровати самого хозяина.

Бурул мирно дремал у ног курящего трубку пастуха. Ветер разносил дым от тлеющего табака и растворял его в океане запахов степи. Вдруг человек хлопнул себя по коленям и с прищуром, ехидной улыбкой о чем-то заговорил с псом. Бурул медленно встал перед хозяином и довольно завилял хвостом, открыл пасть и также прищурил глаза. Он, ясное дело, не знал языка, на котором говорил человек, но интуитивно понимал, что речь идет о еде. Хозяин всегда кормил банхаров утром, когда выходил покурить трубку, и вечером, перед тем как уйти спать. Пастух неспешно зашёл к себе в юрту, а Бурул развернулся и отправился будить своих братьев.

Старый Бурул направился в длинный крытый загон, стоявший в двадцати метрах от жилища пастуха. Прохладный земляной пол загона был лучшим спасением от жары солнечным и душным летом. У входа в загон на мягкой сенной подушке спали два крупных лохматых пса – Харал и Тайшар.

Харал – высокая и мощная овчарка с присущей банхарам темной шерстью, разбавленной огненно-оранжевыми круглыми бровями и черно-подпалым окрасом. На крупной массивной голове виднелось множество шрамов, а свисающие треугольные уши были надкусаны и изорваны. Шея и хвост были обрамлены гривой из колтунов свалявшейся шерсти, служившей ему лучшей броней, защищающей редкие уязвимости могучего тела. Левый глаз у Харала всегда был закрытым. Еще в нежном щенячьем возрасте на него напала ласка, забредшая на стоянку в поисках легкой добычи. После этой встречи Харал остался слепым на один глаз, но уже в первые дни своей жизни успел проявить недюжинную отвагу, встретив грудью смертельную для себя опасность.

Тайшар был ниже остальных братьев. Лапы у него были заметно короче и шире, но оттого крепче он стоял на земле и свалить его с ног было задачей не из простых. Подобно Бурулу, Тайшар был необычного окраса для банхара, но если его старший брат был элегантным белоснежным банхаром с ухоженной шелковистой шерстью молочного цвета, то шкура Тайшара, будто выгорев на солнце, была грязного рыжего оттенка. И всё же, Тайшар был красивой овчаркой, а осознание собственной красоты только подпитывало его скрытую надменность и ощущение собственной важности.

Звук хрустящей соломы под лапами Бурула разбудил Харала. Он открыл один глаз и недовольно спросил:

– Чего ты приперся, старший брат?

– Хозяин уже покурил трубку. Сейчас будет готовить для нас еду. «Нужно вставать», – с безразличием произнёс Бурул.

От разговора двух братьев проснулся Тайшар, но не подал виду, продолжая лежать и делать вид, что спит.

– О-о! «Он готовит?» – акцентированно произнёс Харал. – И что же на этот раз? Мутную воду и голые кости?! А, может быть, непромытые говяжьи кишки или же мои любимые бычьи копыта, которые я буду переваривать, пока не помру от старости?! – язвительно заметил он.

– Не знаю, – с тем же спокойствием и безразличием говорил Бурул. – Лишь знаю, что нам следует казаться для него бодрыми и готовыми к работе.

Бурул несколько понуро вышел из загона, но не был расстроен или зол. Он, уже привыкший к нападкам Харала, относился к сложному характеру младшего брата с принятием, но в душе искренне не понимал его озлобленности.