Вячеслав Пальман - Песни чёрного дрозда

Олень все ещё наблюдал за ними. Он стоял смирно, свесив уши, и, кажется, тихо завидовал этой дружной, говорливой семейке. Что перед ним была семья — олень не сомневался. Изредка дроздиха, по старой памяти, подскакивала к одному или к другому из своих подросших птенцов ростом более её, те по привычке широко раскрывали рты, и она сноровисто засовывала им особо вкусную личинку. Как маленькому.

Олень все ещё стоял недвижно, полузакрыв свои большие, выразительные глаза. Слушал ли он? Или просто дремал стоя? А может быть, сладко мечтал под эту звучную и светлую, как летний полдень, песню.

Ему почему-то вспомнился тёплый бок оленухи, возле которого особенно крепко спалось худенькому бродяжке-оленёнку. И запах её, и шершавый добрый язык, которым оленуха приглаживала шёрстку над зудящей раной, оставленной когтями дикого кота. Вспомнились руки человека с запахом хлеба и слова человека, мягкие, спокойно сказанные слова, интонация которых свидетельствовала о доброте и дружбе. Все это были приятные, светлые воспоминания, вдруг навеянные весёлой и ладной песенкой старого приятеля — чёрного дрозда.

Потом олень вспомнил свой прошлогодний гарем.

Тогда у него было четыре оленухи, две со своими вилорогими оленятами, очень пугливыми и робкими. Когда Хоба приближался к ним, оленята убегали и все время, пока он ходил с оленухами, делали возле стада большие круги, время от времени высовывая из кустов орешника свои испуганные мордочки. Их мамы перехватывали этот испуганный взгляд, но не покидали венценосного красавца Хоба, только фукали и трясли безрогими головками.

Другие две ланки, стройные молодые красавицы с влажными манящими глазами, держались скромно в стороне от Хобы, но всякий раз, когда он особенно нежничал с детными ланками, тревожно косили глаза, срывались с места, быстро подбегали и, чуть скользнув гладким, светло-коричневым боком по боку оленя, снова отбегали и опять делали вид, что они вовсе не заинтересованы, что им вообще все равно, как и с кем будет проводить время этот огромный и надменный кавалер. И если он не изменял своей привязанности, ланки, будто сговорившись, исчезали из поля зрения Хоба. Видимо, они удирали далеко. Хоба переставал чувствовать их запах, приходил в волнение, нервно обегал ближние кусты, гневно мотал головой с тяжёлыми рогами и тихо, утробно ревел. В этом трубном гласе ощущались нотки ревности, угроза и одновременно мольба о любви. Он просил ланок вернуться и обещал им внимание, даже покорность их ветреному кокетству. И до тех пор, пока он не замечал их вновь, все волновался, стоял как вкопанный, прислушиваясь, а если на глаза ему в эти минуты опять попадались тонкошеие вилорогие оленята, то недвусмысленно сердился: наклонял корону к земле, отшвыривал копытами землю и тяжело шёл на них, угрожая расправой. Оленят, конечно, словно ветром сдувало.

Но тогда начинали беспокоиться их мамы. Тихо мыкая, развесив уши, с видом кающихся грешниц, явно бичуя себя за легкомыслие, оленухи кидались за подростками и скрывались в кустах. Все! Кончено! Мы с вами, милые дети!

Хоба оставался в одиночестве.

Некоторое время он стоял с очень растерянным видом, соображая, что к чему, потом начинал проявлять признаки все нарастающего гнева. Ревя во весь голос, кидался на кусты, цеплял рогами землю и бросал её назад. Спина у него темнела от пыли и грязи, на рогах повисали пучки травы, а глаза делались красными и сумасшедшими. Ненормальный какой-то.

Вдруг из тёмного леса выскакивали молодые ланки. Как ни в чем не бывало они делали возле своего повелителя круг, грациозно, изящно, будто на смотре красавиц, выбрасывали тонкие ножки, кокетливо задирали худенькие шеи, а глаза их загорались радостью и надеждой. Рогач сразу успокаивался, бока его дышали ровней и тише, он начинал пританцовывать на месте, а потом, забывая и положение и возраст, включался в игривый бег и тоже ощущал приливную волну бодрости, счастья и надежды.

А вскоре возвращались ревнивые оленухи. Они как-то очень незаметно оттесняли на второй план неопытную молодёжь, игры возобновлялись теперь уже с ними. Опять из кустов печально высовывались испуганные мордочки, опять взбудораженные ланки начинали своё кокетливое «либо мы, либо они», а не получив достаточного внимания, скрывались от повелителя. Он начинал нервничать, и все повторялось. Круг за кругом. День за днём.

Хлопотливое дело — руководить гаремом! Даже в течение только двух осенних месяцев в году и то очень-очень беспокойно!

И все-таки в минуту разнеженности, когда чёрный дрозд восторженно пел о счастье жизни и любви, Хоба вспоминал именно это беспокойное время.

Не упуская всего гарема с глаз, Хоба выказывал особенное благоволение к высокой и стройной ланке с маленькой изящной головкой и чёрным, очень подвижным носом. Цветом шерсти она отличалась от других: у неё была тёмная спинка и светло-рыжие бока. Ланка не просто ходила, а как-то красиво, по-особенному вышагивала. В повороте её головы, в пугливом приседании, в грациозном беге, даже в том, как она, словно извиняясь за странную позу, пригибала голову вниз и в сторону, чтобы почесать задним копытцем у себя за ухом, — в каждом её движении Хоба видел негу, танец и красоту. Она была чуть выше других ланок в его гареме и немного тоньше их, хотя худенькой её назвать было невозможно. Просто тонкая кость.

Хоба отбил её у старого, крайне раздражительного рогача.

Он не знал, что эта его подруга родилась и провела детские годы на южной стороне заповедника и, наверное, навсегда бы осталась там, потому что дикие звери вообще крайне редко и неохотно перебираются через перевалы. Но её, попросту говоря, выгнали оттуда. Упорные браконьеры убили её мать и долго шли за ней с собаками. Выскочив из колхидских лесов, молодая ланка догадалась, что на открытых лугах собаки её непременно возьмут, и бросилась в спасительные скалы выше лугов. Убегая от погони, она поднялась на турьи убежища и, сама того не ведая, очутилась уже на северной стороне гор. Голод заставил её спуститься со скалистых вершин на луга, и вот тогда-то на пастбище её нашёл рогач, уже успевший сколотить свой осенний гарем.

Все это случилось около года назад. Была осень. В разных урочищах заповедника ревели рогатые бойцы, призывая оленух и соперников. Хоба, тогда ещё одинокий и неустроившийся, услышал басовитый военный клич старого рогача, нашёл его и мужественно сразился. Пока они сшибались, стараясь достать острыми надглазными рогами бока соперника, и время от времени грохались, утомлённые, на колени, ланка тихо стояла под кустом орешника, спокойно щипала поблизости траву, делая вид, что ей нет никакого дела до драчунов, но все же не уходила далеко, чтобы победителю не пришлось её долго отыскивать. И остальные три оленухи держались поблизости.