Джеймс Кервуд - Сын Казана

Когда через час взошло солнце, то оно застало их все на том же самом месте. Они находились на открытом возвышенном пространстве, под ними далеко в глубину уходили леса, а позади простиралась широкая долина, точно белым саваном покрытая снегом, из которого то тут, то там вылезали группы вековых сосен.

Взошло, наконец, солнце и осветило красными лучами прежде всего это высокое, открытое пространство, которое все более и более стало согреваться, по мере того, как солнце поднималось все выше и выше и посылало ему свои ласковые, теплые лучи.

Ни Бари, ни Махигана не высказывали намерения двинуться в путь и два часа пролежали рядом, смотря вопросительно, широко открытыми глазами на расстилавшиеся под ними, точно море, лесные пространства. Махигана так же, как и он, искала волчью стаю и не сумела ее найти. Они оба устали, были разочарованы и хотели есть, но оба испытывали какое-то новое, беспокойное и таинственное чувство, что теперь они — друзья. Несколько раз Бари придвигался к Махигане, когда она лежала, греясь на солнышке, тихо скулил ей и касался ее мягкой шерсти мордой, но она не обращала на это внимания. Затем она последовала за ним. Весь день они бродили и отдыхали вместе. Потом настала ночь.

Ночь на этот раз была без луны и без звезд. Серые массы облаков плыли на северо-запад и, по мере того, как сгущалась темнота, ветер все тише и тише шумел в вершинах сосен. Снег стал беззвучно падать тяжелыми, плотными хлопьями. Холодно не было. Было только очень тихо. Так тихо, что Бари и Махигана то и дело останавливались и прислушивались. Это был первый настоящий снегопад. Для хищных лесных животных, четвероногих и крылатых, такой снегопад означал начало зимних карнавалов, охот и кровавых наслаждений, диких приключений в долгие ночи и беспощадных кровопролитий при побегах. Дни воспитания, материнства — тихая и мирная жизнь в течение весны и лета, — все это забыто. С неба светит громадное северное сияние, которое зовет всех хищных на долгие охоты, и в такие-то ночи все маленькие, безобидные существа стараются не убегать далеко от своих убежищ, а если и убегают, то все время чутко и подозрительно озираются по сторонам.

Для молодых Бари и Махиганы все было новым кровь их бушевала ноги ступали осторожно уши были напряжены, чтобы уловить малейший шорох. В эту первую ночь великого снегопада они чувствовали в себе биение пульса новой жизни. Он руководил ими. Он приглашал их к приключениям в этой таинственной, белой, молчаливой пелене и, вдохновляемые своей беззаботной юностью и желаниями, они побежали вперед. Снег под их ногами становился все глубже и глубже. В открытых местах они уже угрузали по колено, а он все продолжал и продолжал падать, точно белые облака, настойчиво спускавшиеся с неба.

Было около полуночи, когда они остановились. Чья-то невидимая рука отдернула от звезд и луны скрывавшее их покрывало, и Бари и Махигана долго-долго простояли без движения, глядя со своего высокого места на гребне горного кряжа на расстилавшийся под ними великолепный мир.

Никогда еще ночью они не видели так далеко. Под ними расстилалась долина. Они могли видеть на ней леса, отдельные группы деревьев, которые, точно привидения, вырастали из-под снега, и ручей, еще не замерзший и сверкавший на луне, точно зеркало. К этому-то ручью и направился Бари. Теперь уж он больше не думал о Нипизе и только то и дело повизгивал, спускаясь вниз и останавливаясь на полдороге, чтобы толкнуть мордой Махигану. Ему хотелось кататься по снегу и прыгать вокруг своей спутницы его так и подмывало залаять или поднять голову кверху и завыть на луну так, как он выл накануне около избушки. Но что-то удерживало его от этого. Быть может, это было поведение Махиганы, слишком строптиво отнесшейся к его намерениям. Раза два это даже ее испугало, и оба раза Бари слышал, как она шелкнула зубами. За последнюю ночь их дружба сделалась теснее, но что-то неуловимое, таинственное то и дело вставало между ним и Махиганой, чего Бари не мог себе объяснить. При белизне снега над ним и под ним Бари обрисовывался еще ярче, чем летом. Шерсть блестела на нем, точно лакированная. Каждый волосок на его теле отливал чернотой. Он был черен. В этом-то и заключалась вся разгадка. Природа уже успела внушить Махигане, что все те звери, которых боялась ее порода и которых она ненавидела, были черны. Это был в ней не опыт, а инстинкт, напоминавший ей о вековой вражде между серым волком и черным медведем, а при лунном свете и при белизне снега Бари казался еще чернее, чем медведь, отъевшийся на рыбе в майские дни. Пока они пересекали открытые пространства долины, молодая волчица следовала за Бари без возражений, но здесь она стала вдруг проявлять какие-то странные признаки нерешительности и два раза останавливалась, чтобы предоставить Бари уйти далее уже без нее.

Через час после того, как они спустились в долину, вдруг с запада донеслись до них вопли бежавшей волчьей стаи. Она была где-то недалеко, по всей вероятности, в одной миле расстояния от подошвы горного кряжа последовавший затем острый короткий вой делал очевидным то, что зубастые охотники вдруг неожиданно подняли дичь: оленя или молодого лося и уже гнались за ним по пятам. Услышав голоса своих сородичей, Махигана заложила уши назад и бросилась к ним как стрела. Неожиданность этого поступка и быстрота, с которой она убежала, поставили Бари в тупик, и он стал от нее отставать. Она бежала очертя голову, не обращая внимания ни на что. Не прошло и пяти минут, как стая волков так уже близко была от своей добычи, что совершенно прекратила крики и гнала свою жертву прямо на Махигану и Бари. Десять секунд спустя из зарослей выскочил затравленный волками олень и, как ветер, промчался мимо них через долину и скрылся из виду. Они слышали, как он тяжело дышал. Затем выбежала и стая волков.

При виде этих бежавших без оглядки серых тел, у Бари забилось сердце и захватило дух. Он забыл о Махигане и о том, что она оставила его одного. Теперь уже для него не существовало больше ни луны, ни звезд. Он не чувствовал под ногами холодного снега. Он был волк, настоящий волк. С еще теплым запахом оленя у него в носу и с жаждой убийства, пронзавшей его всего, как огонь, он бросился вслед за стаей. Даже Махигана осталась у него позади. Он не бросал ее, но в возбуждении от своей первой охоты уже более не чувствовал желания видеть ее около себя. Ему казалось, что он принадлежал к этой стае всегда. Он присоединился к ней вполне естественно, как присоединялись к ней по пути и другие одиночные волки, выбегавшие из-за кустов. Не последовало ни возражений, ни ласкового приема, ни враждебности. Он слился с этими тощими быстроногими изгоями дремучих лесов и, по мере того, как запах от оленя становился все чувствительнее и звук от его копыт все слышнее, он стал щелкать зубами так же, как и они.