Эрик Кольер - Трое против дебрей

Осенью 1925 года, охотясь у истоков ручья Риск, я чуть не столкнулся лоб в лоб с абсолютно незнакомым мне зверем. И мне также подсказал инстинкт, что мясо его должно быть съедобным и что лишь двадцать пять шагов отделяют дуло моей испытанной винтовки от шеи зверя, обреченного стать ее жертвой. Я вскинул винтовку, прицелился в шею животного и, надеясь на удачу, спустил курок. Каковы же были мое удивление и торжество, когда зверь сразу замертво упал на землю.

Когда мы обосновались у истоков ручья Мелдрам, там уже не было недостатка в лосях, и в любое время года требовалось лишь несколько часов охоты, для того чтобы застрелить самца. Каждое болото и каждый луг были испещрены их глубокими сле дами, и каждый клочок солонцеватой почвы в лесу был взрыт и превращен в грязь бесчисленными лосями, приходившими туда полизать соленую землю.

Весной, летом и осенью лоси паслись в более высоких местах, и все они зимой спускались в долину и ощипывали там осины и ивы. В это время года неподалеку от хижины каждое утро и по вечерам всегда паслось, по крайней мере, шесть или восемь лосей. Они затевали драки, выгоняя друг друга из за рослей ивняка, где ощипывали деревья. И чем больше лосей приходило в нашу долину, тем больше они досаждали нам.

При нашем первом знакомстве с лосями они отнеслись к нам несколько недоверчиво. И для этого было достаточно оснований. С момента возникновения торговли пушниной дикие звери Северной Америки вели безнадежную борьбу с человеком. Люди не только вторгались в нетронутую глушь и гнали оттуда ее обитателей — они губили все необходимое для существова ния и размножения диких зверей, птиц и рыб.

Однако более близкое знакомство на мирных началах не редко вызывает пренебрежительное отношение. Когда наши зимние гости поняли, что им нечего бояться, они стали так же спокойно относиться к нашему присутствию, как и лошади. И когда мне случалось встретиться с лосем на утрамбованной дорожке, ведущей от хижины к сараю, он нередко упрямо останавливался, вызывающе глядя на меня, и я был вынужден свернуть с пути и пробираться к сараю по нетронутому снегу. Было легче и безопаснее обойти лося, чем пытаться заставить его уступить дорогу.

Мысль о том, чтобы кормить лосей сеном, принадлежала Лилиан. Ее изобретательная головка всегда была полна новых идей.

— Если бы, — начала она как-то за завтраком безмятежно-спокойным тоном, — мы могли время от времени немного подкормить лосей сеном, то, наверное…

— Сеном?! — взорвался я. — Кормить лосей сеном!

— А почему бы и нет? Мы ведь вешаем птичкам ломтики сала. — У нее выходило, что кормить лосей было не труднее, чем кормить синиц.

Как раз в тот момент мой взгляд упал на лосиху с неве роятно тощей шеей. Ребра, выпиравшие у нее под кожей, были похожи на зубы вилок. За ней по пятам шел еще более тощий лосенок.

— Эта пожилая леди, пожалуй, не отказалась бы от охапки съестного, — задумчиво сказал я. — Но где взять сена? Нам едва удается вырастить достаточно травы для лошадей, не говоря уже о лосях.

Но у Лилиан уже все было обдумано.

— Нам придется расчистить еще немного почвы. И на этот раз мы посеем люцерну вместо тимофеевки или клевера. Мне кажется, что лосям должна понравиться люцерна.

— Люцерна! — пробормотал я себе под нос.

Как будто у нас мало было работы по размножению диких зверей в этих местах! И с таким невозмутимым видом Лилиан предлагала нам взвалить на свои плечи еще заботу о зимнем корме для целого стада лосей!

Конечно, Лилиан настояла на своем. Если уж она принимала какое-либо решение, то немедленно претворяла его в жизнь. Мы очистили от растительности еще один акр земли, вытащили корни и засеяли освободившийся участок люцерной. Как только семена проросли, эта добавочная часть отвоеванной у дикой чащи культивированной почвы дала урожай в три тонны сена на один акр земли.

И лоси пристрастились к сену, как свиньи к хлебному месиву. С тех пор мы кормили у хижины десятки лосей. Лосенок, который пасся там всю зиму со своей матерью, неизбежно приходил туда на следующий год уже годовалым зверем, если за истекший срок он не попадал в зубы хищнику, не погибал от болезни или от какой-либо другой беды. А еще через год он нередко появлялся снова уже со своим детенышем. Немало зимних снегов выпало и стояло с тех пор, как Лилиан впервые пришло в голову кормить лосей. И за это время мы были много раз свидетелями рождения и смерти лосей, приходивших к нам в декабре или январе поживиться охапкой сена. Когда есть возможность приблизиться к дикому зверю на расстояние протянутой руки, возникает абсолютная необходимость зафиксировать это на фотографии. Среди бумажек, беспорядочно валявшихся в моем письменном столе, можно разыскать сотни снимков лосей, посетивших нас за многие годы. Там — фотографии самцов с массивными рогами и самцов, сбросивших рога, самок с детенышами и самок без детенышей. И где-то среди массы этих снимков есть фотография самого большого лося, какого я когда-либо видел. И это отнюдь не привлекательный снимок. Уши лося прижаты к голове так, что концы их касаются затылка. В глазах у него дикая ненависть и ярость. Он несется вперед по нетронутому снегу трехфутовой глубины. Цель его нападения и объект его ярости — Лилиан. Она стоит в беспомощной позе на снегоступах всего в нескольких футах от зверя.

Еще один фут — и лось растоптал бы Лилиан. И первопричиной всего был я. Это началось с того, что я охотился на черно хвостого оленя среди сосен и пихт, росших почти у стен нашей избушки. Ноябрьская луна шла на убыль. Кусты свидины [16] Деревце из семейства кизиловых. и голубики были покрыты трехдюймовым слоем снега. Дул слабый северный ветер. В бодрящем морозном воздухе чувствовалась близость сильного снегопада.

Пора было позаботиться о запасах мяса для предстоящих голодных месяцев. Я нашел своего оленя-самца с тремя отростками на рогах на краю расщелины. Он лежал и уныло смотрел на заходящее осеннее солнце, как это всегда свойст венно оленям в конце ноября. Я застрелил его в этой позе, оттащил от расщелины, выпотрошил и положил под елью брюхом вверх, чтобы туша остыла. Я собирался на следующее утро вернуться туда с вьючной лошадью и увезти свою добычу домой.

Я стоял у дымящейся туши ярдах в тридцати от края оврага. Я не видел и не слышал признаков жизни внизу, но внезапно интуитивно почувствовал, что в глубине оврага шевелится что-то живое. Почему мне это показалось, не знаю. Это было, как в тот, другой раз, когда мы с Лилиан ставили палатку для ночевки в лесу. Мы облюбовали две крепкие зеленые сосны и совсем было приготовились натянуть палатку, как вдруг какой-то тоненький внутренний голос зашептал: «Не смей!» Да, да, имен но так: мы собираемся установить палатку, а голос твердит: «Не смей! Только не здесь!» Ну, мы свернулись, ушли на четверть мили дальше, нашли подходящее место и там раскинули палатку. Около полуночи ветер зашумел в верхушках деревьев, а через несколько секунд в лесу разбушевался небольшой ураган. За ночь около нашей палатки упало несколько деревьев. Как только рассвело, я пошел посмотреть на первое место, выбранное нами накануне. Одно дерево, к которому мы собирались прикрепить верхушку палатки, повалилось. Если бы мы там ночевали, нас троих раздавило бы, как кузнечиков, колесом телеги. Так и теперь, я стоял, не двигаясь, рядом с тушей оленя, а тот же внутренний голос предупреждал: «Следи за оврагом, следи за оврагом!» Я заслал патрон в ствол винтовки, сел на корточки, глядя во все глаза и слушая во все уши.