Владимир Бабенко - Лягушка на стене

Как всегда, райская жизнь продолжалась недолго. Не успела Ирина пройти квартал, как за ее спиной раздался шум мотора, визг тормозов. Хлопнула дверца машины, послышались торопливые шаги приближающегося человека и его тяжелое дыхание. Сзади к ней подбежал мужчина и схватил ее за руку в тот момент, когда лаборантка откусывала очередной кусок. Испуганные воробьи разлетелись. Грубиян же оказался шофером грузового фургона. Утром, спеша со склада в кондитерский магазин, он слишком сильно затормозил на перекрестке, и из неплотно закрытых дверей машины на асфальт посыпался сладкий товар. Хорошо, что шофер быстро заметил пропажу, вернулся и собрал все коробки. Потерь почти не было. Только у последнего найденного им торта была отъедена половина.

Был солнечный сухой день. На пропускном пункте милиционеры стояли в марлевых намордниках на загорелых лицах: опять ветер был в их сторону.

Сержант переписал номера моего бинокля и фотоаппарата во избежание мародерства в зоне. Мимо КПП по ровному как стрела шоссе, проложенному посреди старого соснового бора, прошла колонна автобусов с вахтовиками. Я подождал, пока усядется пыль, и только тогда, сев на казенный велосипед, поехал вслед за машинами. Но через пять минут меня обогнал какой-то «Икарус», идущий вне расписания, потом другой. Пришлось надеть респиратор и только потом продолжать свой путь.

Здесь, в зоне, мне приходилось делать все ту же работу: ходить по маршрутам и учитывать птиц. А уже дома, в Москве, вне радиации, можно было посчитать, сколько пернатых обитает на квадратном километре загрязненной территории, и с некоторой долей приближения вычислить и общий вес обитающих там птиц. После некоторых математических действий (в частности, вычитания веса оседлых видов) можно было установить, сколько тонн загрязненного радионуклидами биологического вещества осенью улетало с пернатыми за пределы Чернобыльской зоны в Грецию, Италию, на юг Франции, в Северную Африку — туда, где были расположены места зимовок птиц.

Я уже отработал все основные участки. Леса на юге зоны были скучные, сплошные старые посадки — высокие, ровные, без подлеска сосняки. В таком прозрачном, саженном рядами бору за сотню метров увидишь отдыхающего лося, кормящегося кабана или пробегающую косулю. Зато птиц в таких лесах было немного: вездесущий зяблик, пеночка-весничка, конек, овсянка да синица, подпевающая попискивающему в нагрудном кармане датчику. Небольшая оранжевая плоская коробочка, а сколько развлечений! Пищит дозиметр «Белла» в ритме медленного вальса — значит, все нормально: фон всего в тридцать раз выше московского. Зачирикает датчик, значит, рядом лежит что-то тяжелое и долго распадающееся, тогда шевели ногами побыстрее, пока он не начнет щебетать в прежнем темпе. Можно и поэкспериментировать: опустишь дозиметр к самой земле — ух как заливается: идет бета-излучение от осевшей радиоактивной пыли. Оно относительно безопасно, если вы, конечно, не гуляете босиком. Поэтому в зоне все время, даже по жаре и посуху, ходишь в резиновых сапогах, не пробиваемых этими частицами. К тому же очень гигиенично: сполоснул обувь — и все: фон в норме.

Ну а когда выберешь место для отдыха, тут уж надо быть внимательным. Как-то раз, прежде чем искупаться в Припяти, я проверил «Беллой» весь берег — вроде чистый. Положил одежду, бинокль, фотоаппарат. А когда на базе через несколько дней проявил пленку, она оказалась вся черная. Оказывается, я казенный «Пентакон» бросил на невидимую, но очень активную пылинку плутония. Хорошо, что не сел сам.

Мои любимые в зоне места наблюдения за пернатыми были на воде — на Киевском море. Рукотворный водоем затопил в свое время низкие берега, и там образовались клади — мелководье с окруженными тростником островками, на которых продолжали расти осины, березы и ивы. На кладях держались чомги, утки, кулики, прилетели откуда-то распуганные далекими выстрелами артиллерийского полигона белые цапли, стрекотали камышевки. Там жили квакши, изредка покрикивающие днем и самозабвенно орущие ночью, солидные водяные черепахи, быстрые ужи, краснобрюхие жерлянки и чесночницы с кошачьими глазами. Было еще одно немаловажное обстоятельство, за которое я любил клади. Там «Белла» молчала.

Чтобы составить полную картину о птицах зоны, у меня не хватало одного элемента радиоактивного ландшафта — населенных пунктов, которые попали в зону поражения. Ближайший был в семи километрах. И вот однажды я сел на велосипед, прошел сквозь контрольный пост и поехал.

Через полчаса справа от шоссе показался навес бывшей автобусной остановки. Недалеко от него я в кустах спрятал велосипед и пошел к селу. В нем было около пятидесяти брошенных добротных изб, не хочется называть их хатами, так как по внешнему облику это были типичные среднерусские постройки. В заросших садах буйно цвели груши и яблони. Воробьи в покинутом поселке отсутствовали, и уху орнитолога явно не хватало их щебетания. Зато на околице гуляли цапли, пролетали утки, на покрытых бурьяном огородах перекликались куропатки. Туда же, на огороды, из соседней клади, судя по следам на дороге, вылезали болотные черепахи и зарывали там свои яйца. На крыше каждого дома огромным блином лежало аистиное гнездо (излюбленный сюжет художников чернобыльского кича — знак радиации у хаты, а на крыше гнездо с аистятами, которые, кстати, улетят зимовать в Африку).

Но деревня оказалась не такой безлюдной, как я думал. С другого конца селения закричал петух и замычала корова. Я пошел туда, на ходу отключив попискивающий звуковой индикатор дозиметра: неудобно же напоминать постоянно живущим здесь людям о хронически повышенном фоне.

Через пять минут я уже разговаривал с двумя крепкими дедками и тремя бабульками — «самовселенцами» — так, по-моему, они называются на полуофициальном языке зоны. Их сразу же после катастрофы вывезли вместе со всеми, разместили по коммуналкам или в лучшем случае по однокомнатным квартиркам. Там они с год-два помыкались и решили вернуться умирать в радиоактивную, но родную деревню. Власти зоны относились к камикадзе с пониманием — два раза в неделю в поселок приезжал фургон, и с него продавали «чистые» продукты: соль, сахар, хлеб. В остальном же пособлял огород, скотина, рыбалка и лес с его грибами и ягодами. А так деревня как деревня со своими неспешными и незначительными событиями и новостями.

Охотников не стало, и кабаны до того обнаглели — в огороды по ночам залезают, всю картошку перекопали. А недавно лось приходил. Воробьи вот исчезли, ласточек меньше стало. Зато уток развелось тьма. Охотников-то нет. И что там этот Горбачев думает? Дал тем, кто живет у зоны, какие-то копейки — «гробовые». А им, вселенцам, и вообще ничего не платят.