Владимир Бабенко - Лягушка на стене

Разнообразная окраска древесниц напомнила мне, что они, как каракатицы и хамелеоны, могут менять цвет своего тела. Я выбрал пепельно-серую квакшу, посадил ее на темно-зеленую обложку книги, лежащую у стены, обклеенной ужасными розовыми обоями, и принялся за дневник — надо было закончить записи сегодняшнего дня. Через полчаса я посмотрел, на месте ли лягушка. Она по-прежнему сидела на книге, но цвет ее изменился — по зеленовато-серому телу заструились тонкие, как жилки листа, бледно-розовые линии. Квакша, вероятно, считала, что такая окраска наиболее удачно сочетается с зеленой книгой и розовой стеной.

Скоро древеснице надоело ублажать меня прихотливыми колерами. Она развернулась, с легкостью прыгнула, с поцелуйным звуком прилипла к стене и, лениво перебирая худыми ножками, не торопясь пошла вверх. Квакша меланхолической походкой добралась до потолка и попыталась прогуляться по нему. Но у нее ничего не вышло — присоски на концах пальцев не цеплялись за побелку. Тогда она прошлась под самым потолком по периметру комнаты. Иногда квакша останавливалась и пробовала лапкой известковый слой — не прилипнет ли? Наконец лягушка замерла, плотно прижав к телу задние лапки, скрестила под несуществующим подбородком передние и положила на них голову. Теперь ни за что не скажешь, что это древесница — просто в углу комнаты у самого потолка неизвестно как вырос серо-зеленый листочек.

Я снял ее со стены, посадил в отдельную банку, поставил на пол и лег спать. Утром обнаружилось, что там сидит темно-коричневая лягушка, очень похожая на овальную шоколадную конфету из подарочных наборов. Квакша изменила свою окраску под цвет линолеума, на котором стояла ее стеклянная квартира. Тогда я поставил банку на ярко-красную обложку тетради. Древесница приложила все старания, но в кумачовую превратиться не смогла и к вечеру стала лишь соломенно-желтой.

Время пролетело быстро. Близился конец экспедиции. И вот мы уже в аэропорту Хабаровска. Оставался целый день до московского рейса. Весь багаж был сдан в камеру хранения. Отдали мы туда и посудину с квакшами, обернутую газетой, а сверху завязанную тряпочкой и таким образом замаскированную под банку с вареньем.

Мы обошли весь город, делая остановки в книжных магазинах и точках общепита, искупались в Амуре и, переночевав в гостинице, утром появились в аэропорту. Дежурный, взглянув на наши квитанции, куда-то исчез и вскоре вернулся со своим напарником и двумя носильщиками. Все они уставились на нас, а потом наперебой стали спрашивать, кто же сидит в банке с вареньем. Оказывается, у них была беспокойная ночь. Квакши давали прощальный концерт, и камера хранения походила на птицеферму, специализирующуюся на выращивании уток.

В Москве я раздал всех древесниц в зоопарк, во Дворец пионеров и моим приятелям-террариумистам. Себе я оставил самую талантливую в искусстве мимикрии лягушку. Она живет у меня до сих пор во влажном теплом террариуме. Летом я кормлю ее мухами и другими мелкими насекомыми, которых удается наловить, зимой — мотылем и мучным червем. Когда у нее особенно хорошее настроение, она из зеленой превращается в серую и поет громкие ночные серенады.

Я уже трудился целый час, но рваная рана на толстой, как бублик, стальной дужке замка не увеличивалась. По правде говоря, инструмент для взлома был неподходящим. Мне попался стертый, тронутый коричневым бархатом ржавчины трехгранный напильник. Сюда бы ножовку по металлу — и всех дел на пять минут. А напильник не столько резал железо, сколько превращал его в опилки, переходя в это состояние и сам. Я пилил, отвлекая себя от монотонной работы воспоминанием о литературных героях, которые обрели свободу с помощью этого всеоткрывающего ключа. Наконец дужка лопнула, и мы вошли внутрь.

Наш начальник Анатолий Иванович предполагал заняться на этом кордоне заповедника изучением редких приморских насекомых, я — кольцеванием птиц, третий участник нашей небольшой экспедиции — лаборантка Ирина — должна была помогать нам.

Внутри мы обнаружили спальню, гостиную, кухню и веранду. Везде, где нужно, было постельное белье, занавески и скатерти. Были даже телевизор и холодильник, однако электричество отсутствовало. Директор заповедника, отправляя нас сюда, на кордон, в небольшой одинокий белый домик, расположенный у подножия сопки на берегу Японского моря, объяснил, что ключ от замка находится под тазиком в бане, стоящей поблизости. Мы перебрали там все шайки, ведра, посмотрели также под вениками, мочалками и прочими помывочными атрибутами, но ключа не нашли.

Близился вечер, надо было готовить ужин, устраиваться на ночлег, и мы решились на взлом. Но, приобретя таким несколько романтическим способом жилище, мы потеряли замок. А ведь нам надо было уходить на целый день на полевые работы, и оставлять дом открытым не хотелось. Поэтому на следующее утро меня командировали за новым замком в тот же поселок, откуда мы приехали вчера. Попутки здесь ходили нечасто, и я пошел по дороге, периодически присаживаясь отдохнуть у обочины и прислушиваясь, не догоняет ли меня машина. Но посторонних звуков не доносилось. Невысокие дубовые леса на сопках ласково шелестели листвой под теплым сентябрьским ветерком. Не слышно было летнего заливистого птичьего пения, лишь изредка попискивали овсянки и синицы. Лес казался пустым.

Я шел уже часа три. Шансы совершить полную пешую тридцатикилометровую прогулку все увеличивались, а перерывы на отдых на обочине все удлинялись. Эти паузы я решил использовать не только для бездумного любования живописной приморской осенью, но и для развития своих ораторских способностей. Дело в том, что сразу после этой поездки я должен был защищать диссертацию. Работа была давно напечатана, таблицы нарисованы, разослан автореферат. Чтобы время в экспедиции не проходило даром, я взял с собой текст доклада, который, как известно, играет немаловажную роль в процедуре защиты. Текст должен быть не только грамотно и лаконично написан, но и хорошо прочитан, желательно громким, четким командирским голосом, которого у меня не было.

А дальневосточная безлюдная тайга, раскинувшаяся на многие сотни километров, — прекрасное место для ораторских тренировок. И вот я, как Демосфен, удалившийся от людского общества, достал помятые листочки, набрал в легкие побольше воздуха и почти прокричал, четко выговаривая каждое слово: