Иван Басаргин - В горах Тигровых

Над Митяем, еще ко всему, будто божье проклятие висело: если потравят кони овес, то обязательно у Митяя, если пооборвут в саду яблоки, то тоже у Митяя…

Митяй еще гордился очками немецкой работы, которые сидели на его куличьем носу. Марфа сама выписала из Германии. Но очки он носит не как все люди: один окуляр висит влево, второй вправо или на самом кончике носа.

Митяй с широкой улыбкой на тонких губах подошел к покосчикам.

— Митяй, как Марфа? — подмигнул Иван.

— Марфе че, заездила, едва ноги волоку. Все одно, грит, на урядницком покосе будешь робить, сила, мол, там не для ча, хоть разок меня ублажишь.

— Кормила-то чем? — жалостливо спросил Иван.

— Репой. Сокрушалась, что сала нету, а без сала кака сила. Вся мужицкая сила в сале.

— Оно гак, — сдерживая смех, продолжил Иван — С травы и сила травная. Сало есть сало. Сегодня била аль нет?

— Нет, жалела, дажить волосы расчесала. Ить она от любви меня бьет. Но только больнее ее кулакам, чем моему телу.

Хохот, как обвал с гор, сыпанул на восходе солнца, из-за заборов потянулись бабские головы: любопытно, с чего мужики ржут, как кони? А, Митяй! Все понятно, можно додаивать свою Буренку.

Смех смехом, а на душе тягостно, душу точат черви.

— М-да, смеемся, плакать бы не пришлось, голодуха висит над нами, как небо, — проворчал Феодосий. Его сегодня Митяево ребячество не развеселило.

— Дела плохи, последние штаны сымут, голяком будем ходить, фиговым листом грех свой прикроем. Только игде достать те листы? — посерьезнел и Иван — Растут только в жарких странах, у нас нетути.

— Боже, помилуй и отпусти грехи Феодосию и Ивану! — закатил серые глаза Ефим.

— Хватит, не юродствуй, надоело! — Крутнул на плече косу Феодосий, еще сильнее насупил брови-лишайники. По лицу сполохи, кипень в сердце. Быть буре. Из рос собирается она, сколготится в тучи, не унять грозы.

Урядник ждал мужиков на покосе, хмуро бросил:

— Бона уже солнышко всходит, а вы все прохлаждаетесь! Ясно, не свой покос, потому тянетесь. Чтобы за день весь луг скосили! — Вскочил на коня, хотел уехать.

— Не понятственно, мы что, твои работники аль полюбовные косари? — вспыхнул Феодосий — Рази мы обязаны тебе косить?

— Обязаны ли? Вот об этом спросите себя, — усмехнулся урядник.

— Ах так, тогда мы не обязаны тебе косить! А раз не обязаны, то и не будем! — загремел Феодосий.

— Терпящие — в рай, а нетерпящие — в ад, — закатил глаза Ефим.

— Цыц! Не будем! Хватит! Сел нам на шею и погоняешь!

Над заливными лугами туман, с голубинкой, не сочный, какой-то квелый. Но травы здесь сочные, так и просятся на косу. Ждут косарей. Но косари стоят у кромки луга и молчат. Эх, будь это свое, тогда бы зазвенели косы с радостью, места бы не хватило широкому размаху! Молчит Феодосий. А Митяй, он везде Митяй, бросил свой латаный-перелатаный армячишко, упал на него и тут же захрапел.

— Начинайте с богом косить! — тихо проговорил урядник.

— Чевой-то не хочется, ваше скабродие! Вон свои травы на корню сохнут, а ваши еще могут подождать, — в раздумье сказал Феодосий.

— Это, эт что? Бунт?

— Какой там бунт, просто надоело, господин хороший, задарма травы косить. Неделю тут провошкаемся, а у других можно заробить гривну серебром. Деньга, надо думать, немалая. Платите, тогда и почнем. Вы не по закону творите!

У мужиков глаза навыкат, мечется в них страх. Такое сказать уряднику! Царю и богу на этой земле!

— Ты что сказал, сермяжья твоя душа? Повтори!

— Могу и повторить, ваше скабродие, что за спаси Христос косить не будем!

— Шутит он. Чего уж там, покосим, — снял с плеча косу Ефим.

— Знамо, покосим, а его благородие снова даст нам слабинку, — поддержали Ефима мужики, но не дружно.

— Каждый год косим, уже привыкшие.

— А нонче не будем! — гаркнул Феодосий — Хватит задурняк горб ломить. Сломан и без того. Пошли по домам, свои покосы ждут.

Большая половина мужиков встала на сторону Феодосия. Одни кричали:

— Покосим, чего уж там, ваше благородие!

— Не будем косить, а кто почнет, тому головы косами снесем!

Проснулся от крика Митяй, вскочил и закричал:

— Не будем! Пора и честь знать!

— Ну, ежли Митяй сказал, что не будем, тогда пошли, мужики! Все! Звиняйте, ваше скабродие!

— Ах так! Ну погодите, вы увидите у меня кузькину мать! — взъярился урядник, хлестнул плетью коня и ускакал в деревню.

— Ну, теперича держитесь, мужики, съест нас урядник.

— Пошли на свои покосы. От всех чертей не открестишься.

Слух, что осиновские мужики отказались работать на урядника, быстро расползся по деревням. Урядник, мужики звали его уважительно Фролыч, бросился в одну деревню, другую, но везде получал отказ. Не прямо в лоб, а с мужицкой хитринкой: «Оно бы и надо покосить, люди свои, да еще наши травы не тронуты. Ить тут такое дело-то, спина третьеводни разболелась и досе не отпускает. Да и денег на подать надо заробить. А намедни баба сказала, что рожать будет, не бросишь. Жду, кто будет — бычок а ль телочка. Оно конечно, косить бы надо, перестоят травы, сено будет не так духовитое. Свои уже перестаивают. Может, чайку изопьете, ваше благородие. Не побрезгуйте. Божий у нас чай-то».

Это уже был молчаливый бунт. Урядник метался, кипел злобой, но ничего не мог поделать с мужиками. Пришлось нанимать работников со стороны. Грозил: «Ну, погоди, Силов. Не я буду, если не упеку тебя в Сибирь!..»

А солнце палило и палило иссушенную землю. В небе ни облачка. Жаром курились соломенные крыши, одна искра — и сгорит деревня. По улочкам бродили кудлатые собаки, похожие на осиновских мужиков: взлохмаченностью, независимостью, валкой походкой, собачьим достоинством, а уж злобой — это точно. А терпеливы были те собаки, дальше некуда: бей в три палки — не заскулит, только будет стараться броситься обидчику на грудь, чтобы хрип перехватить. Собак осиновских, как и мужиков, не тронь — все за одного и один за всех.

Не помнят экзекуторы, чтобы под розгами хоть один осиновец застонал и та пощады запросил, только покряхтывает, бывало, будто в печи парится. Недаром говорили мужики соседних деревень, мол, один осиновец трех сосновцев стоит…

Но все же собакам жилось лучше и легче, чем мужикам: хоть они и голоднющие бродили по деревне, могли целый день валяться в пыли, ловить блох, в речке искупаться, когда от жары невмоготу. Мужик же и этого лишен. И не понять было, для чего держат мужики этих собак. На охоту они уже давно не ходят, сторожить нечего. Может быть, лишний раз облают урядника, помещика — и то радость. Самим-то мужикам «лаять» опасно, а собакам можно, на то они и собаки…

Силовы, Воровы, Ждановы с давних времен косили травы сообща, Митяй тоже с ними, не оставишь, а потом, отец, умирая, просил Феодосия не оставлять сына одного. Да и покос у них общий, не стали делиться. Чего уж там, у всех по лошаденке да коровенке. А у Силовых и лошади не осталось. Лишнее сено, когда были хорошие травы, продавали, а деньги делили честно.