Иван Басаргин - В горах Тигровых

Много раз собирались мужики, чтобы поговорить без лишних ушей, спорили, рядили, но Феодосий твердо сказал:

— Вы как хотите, но я иду к Невельскому.

— Твоя задумка известна, ты еще с зимы лыжи навострил, — заговорил Пятышин.

— Тогда чего же спорить? Поначалу Невельской, а там уйдем в Беловодье. Должно оно быть, видит бог — должно! Не те энто земли. Не те. А раз не те, то чего ж здесь знобиться? Ежли это тот Невельской, то человек душевный, не оставит в беде. Будем вместях бедовать, и барин и мужик. А кто в моря хаживал, те все добры.

— Но ведь уже обжились, да и живем ниче, куда еще бежать?

— Вот что, Серега, не хошь, не зову! — отрубил Феодосий — Разуметь надо, что и как: гибли наши в Сибири? Ради чего? Ради того, чтобыть найти добрую землю, сердешную землю. Раз задумали найти Беловодье, то найдем. Задумал Невельской доказать ярыгам, что энто Амур, а энто Сахалин, и доказал. Мы тоже докажем.

— А как не найдем? — прищурил глаза Пятышин.

— Тогда и жисть без антиресу. Должны найти. В писании сказано, что есть земля обетованная. Люд тоже о том талдычит. Пойдем и найдем. А Аниска че знат? Свое знат, свое делат, и не больше. Его, ежли он не пойдет, то силком поведу, а вас не неволю. Все! Кто хочет, пусть остается, а кто с нами — пошли. Ты, Иване, сын мой, идешь ли с отцом?

— Нет, тятя, остаюсь здесь. Чего же еще мотаться?

— А ты, Андрей?

— Иду с тобой, тятя. Сделал шаг, то делай другой. Найдем Беловодье аль нет, но с тобой.

— Добре, а тя, Аниска, и не спрашиваю, пойдешь, и баста!

— Хе, ежли бы не пускал, все одно бы пошел. Куда тебе без Аниски? Аниска, когда надо, подслушает, беду отведет.7

— Хватит хвалиться идучи на рать, ты после рати похвались, — оборвал Аниску Феодосий.

— Значит, без Аниски ты не можешь прожить, Феодосий, сын Тимофеев? А как же ты хочешь прожить без кузнеца? — с обидой в голосе сказал Сергей Пятышин — А? Ну то-то. Иду с тобой. Иду. Привязал своей мечтой, как бычка веревочкой к возу.

— А вы, други мои, Иване, Ефим, Митяй?

— Э, чего говорить, раззудил наши души, исделал цыганами. Бегим, бегим и сами не знаем куда. Давай еще однова промнемся. Не привыкать, — ответил за всех Иван Воров.

— Не однова еще придется проминаться, и этот проминаж не остатний раз. Спасибо! Так и скажем посланцу: идем, мол, но чтобы только не обижали нас. Не то бунт поднимем. Мы такие.

— Про бунт смолчим, — остановил Пятышин — А насчет обид скажи. Пошли. Ждет, поди, не дождется.

— Меланья! Гоноши стол, разговор с его благородием будем вести, — закричал с порога Феодосий.

Мужики сели на лавки. Начал разговор Феодосий:

— Трогаем за вами, ваше благородие. Не все, но кто смелее, трогаем. Сделали из Перми шажок, сделаем и другой.

— Неймется тебе, старый, все хочешь быть первым! — заворчала Меланья, подавая на стол.

Застолье, конечно, не то, что в Перми: тут и рыбные пироги, и свежее мясо, сушеное, вяленое, разные пирожки, шанежки. Репу и черный хлеб давно забыли. И пиво, и ханжа. И, конечно, многим не хотелось срываться с насиженного места. Ведь куда ни придешь, снова надо строить дом, поднимать земли, целинные земли.

— Когда мужики говорят, бабам не след вмешиваться. Так и передайте вашему капитану, что вскорости мы и прибудем. Путя много ли?

— Порядком, на плотах за две недели должны добежать.

— Не столь много, больше шли.

Короткое застолье, и Бошняк ушел в низовья, чтобы передать Невельскому радостную весть. И о том, что идут к нему мужики, и о том, что строят они деревни. Надо больше звать сюда народ, помогать обживать эти земли.

Кто отъезжал, те начали собираться в дорогу. Разбирали дома, чтобы из них же сбить плоты, дерево сухое. Но как-то лениво. То ли страх перед дальней дорогой закрался в души, то ли чуть побаивались Невельского… И все это Феодосий! Снова плетись за ним. Вот не сидится.

Но Аниска, Андрей и Феодосий уже разобрали свои дома, сбили большой плот, чтобы коней и коров вместить, самим вместиться. Глядя на них, зашевелились и другие. Уходило к Невельскому восемь семей. Пошел и Фома. Хотя его Феодосий отговаривал, мол, сиди на месте, обжился ты хорошо, не трекайся за нами.

— А на кого оставлю Фроську, ить внук скоро будет? Внял? — вспыхнул Фома.

— Ну тогда топай с нами. Но только чтобыть без баловства.

— Побаловался, и будя, — проворчал Фома и пошел разбирать дом. Зять помогал.

Не успел остыть след от шлюпки, как за ней потянулись плоты. Снова на плотах ржание коней, мычание коров, кудахтанье кур и крик петухов. Здесь ребячий гомон, плач. Разливы Степкиной гармоники. Шла ватага самых смелых, самых неспокойных русских мужиков. С них здесь началась Россия, будут они строить ее и на берегу Тихого океана.

И скоро, очень скоро следом потянутся плоты тамбовцев, вятичей, украинцев, мордвы — пойдут тропить широкую дорогу, тоже смелые и неспокойные.

В тайге стоит пробить кому-то тропинку, а через год дорога на месте тропы. Дорога к зверовым местам, к рыбным, просто к друзьям. И чем прямее она, тем лучше. По плохой и ненужной тропе никто не проложит дорогу. Скоро она зарастет травой, и люди забудут след того, кто по ней проходил.

Течет река, могучая, полноводная. Наверное бы, усохло море, если бы не питал его тугой струей Амур, Срываются шальные ветры, и закипает река волнами, высокими, неистовыми, и хлещут, хлещут они по косам и ярам, будто хотят сокрушить берега, чтобы разлиться широко и просторно.

— И несет нас к черту на кулички, — ворчал Ефим.

— Это уж точно, — степенно отвечал Сергей Пятышин — Несет нас нелегкая, да и только. Чего не жилось? Это Феодосий с Аниской нас сполошили. Эко ветрище-то, — прикрывая лицо кожаной рукавицей, соглашался кузнец.

— А помните, тот старик из гольдов нам рассказывал, он уже и забыл, когда родился, что они прежде жили в теплых краях, но была большая война, и они ушли сюда. Бежали, словом. Знать, тот сказ к месту. А вдруг на той земле и прижилось Беловодье? — гудел Феодосий.

— Да хватит тебе со своим Беловодьем-то, все уши прожужжал! — вскипятился ни с чего Иван Воров — Нишкни! Плывем, и помалкивай. Нелегкая занесла нас на край земли, а что еще бы надо. Так подай нам самый краешек. Посмотрим, что и как там.

— Э, край, край! Сколько мы уж земель посмотрели, в одном месте чутка теплее, в другом холоднее — вся разница. Расея была и останется холодной страной. Просто у нашего вожака на сидячем месте зудится. Вот и бегаем за его зудом.

Амур все шире, глубже, мелей почти нет. А сопки все выше, хмурей, поросли непролазным ельником, пихтачом, наваливаются на Амур. Не смог он за многие годы раздвинуть эти громады, так и остался в веках в старом русле…

Впереди редкие дымы. Может быть, это стойбище инородцев. Э, нет! С косогора загремели пушки, а дым пороховой тут же подхватывал ветер и относил за лес. Отродясь не слышали такого грохота пермяки; сорок пушек сразу салютовало смельчакам, чуть не посигали с плотов.