Юрий Самсонов - Путешествие за семь порогов

— Но ведь банда была уничтожена целиком?

— Худо вы знали… Разнесли-то в щепки, верно. Серафим раненых сам пострелял, чтобы молчали. На одного балахон свой надел. Он тоже ранен был, я тогда мог бы уйти, да расписка держала: не знал, где он прячет её…

— А скрывались здесь, стало быть?

— А где ещё? Избёнку родичи недурно оборудовали, для себя, на случай, если власти прижмут. Сидели вдвоём и зубы точили. Серафим всё хотел отправить меня в Ангодинск, отобрать у старухи карту наследственную. Нашли бы клад — да и через границу. Потом стал он выздоравливать. Вижу, волком смотрит: кается, что проговорился про карту. Думаю, дело плохо. И расписку хотелось вернуть. Пришлось поворочать мозгами. Чуткий он был, как зверь, дядька Серафим. А всё же закрылись его ясные очи.

— Убил ты его?

— К тому и веду. — Иннокентий затянулся дымом. — Не убил, а ликвидировал врага родины и революции. Как думаешь, зачтут в заслугу? Должны бы, а? Тем более, никакой на мне вины после того не значится. Подействовала мне на нервы эта… последняя беседа с Серафимом. Ушёл я, решил наплевать на клад этот, на родню свою, начать, как говорится, новую жизнь. Так и сделал. Но после, правда, как постарше стал, задумался: нехорошо, если кто другой найдёт этот клад. Заскребло на душе. Приехал раз-другой, нагнал страху на тамошних людишек — правильно ты угадал. Называется — мистификация, в уголовном кодексе за это ничего не назначено. А насчёт банды — давность, амнистии… Ничего ты мне, Топорков, не сделаешь. Вёл я тихую жизнь, был простой советский человек, и катись ты к чёртовой матери, ничего больше говорить не буду.

— Хочешь, сам доскажу?

— Валяй. Интересно.

— Значит, решил ты начать сначала. Но только подлец, который в тебе сидел, уже съел человека. Дочиста. Одна кожа осталась. Актёришко из тебя вышел невзрачный. Жизнь не задалась. Дело к пенсии, а что там — волчий вой, поросячий визг… Пока моложе был, верно, не думал о кладе или мало думал, потом чаще стал думать, а под конец одна эта мысль и осталась, только и свербила. Переехал ты в Ангодинск. Пуганый был, осторожный. Не стал брать судьбу за рога, потихоньку искал сперва дорогу в дом Коробкиных. В тамошний театр не пошёл, устроился в трест, где Андрей работал. Ходил вокруг да около. А тут Андрей, как на грех, собрался в Светлогорск, да ещё на ЛЭП. А ты-то, здешний, знаешь, где линия проходит. Подумал: ага, и он к тому подбирается. Увязался ты за ним, да промашка вышла. Пришлось на ходу переделывать планы.

— Мои планы — моё дело. За мысли не судят.

— Судят, конечно, за дела. За подделку паспорта, например.

— Мелочь.

— Может быть. Судят ещё за шантаж. Вспомни-ка свой разговор с бабкой. Непродуманный был разговор, но, правда, запаниковал ты тогда здорово. Бывает. О попытке убить Андрея уж я не говорю.

Иннокентий молчал. Молчали и Андрей и Егор. И было в их молчании что-то спокойное и страшное — сильнее всяких слов.

— Ну что ж, продолжим тогда, — усмехнулся Топорков, подвигаясь к Иннокентию. — У тебя было одно преимущество: мы не знали, кто ты и откуда взялся. А ты не дурак: в ловушки наши не лез. Тогда для тебя одну оборудовали специальную, особую.

— Ну?

— Сообщение о сроке начала больших поисковых работ на болоте. Как только ты узнал, что вертолёту доставит на остров людей, а срок был довольно краток…

— Ну-ну…

— Но всё же ты учуял ловушку. Стал следить за станом, подглядывать, подслушивать. Вот только, зря; поверил, что мы на Моргудон ушли.

— По следам сходилось, — сказал Андрей.

Иннокентий молчал, обливаясь потом.

— Устал? Ну ладно, закончим в другой раз… И в другом месте.

Хлопнула дверь.

Ребята, пригнувшись, скользнули прочь от окошка: они, конечно, подслушивали.

Шумели над головами берёзы и кедры. На небе играли в пятнашки маленькие круглые облака. Там, наверху, был сильный ветер. А тут тихо. Серёга и Гринька сидели на крыше. Это место им нравилось. Карату тоже. Отсюда он, высунув язык, рассматривал медведя Ромку.

В эти дни вся бригада Коробкина переселилась на остров. На верхушке островного холма, над расщелиной, надо было установить огромную переходную опору, чтобы поставить на болоте несколько добавочных мачт. Правда, все тропы через болото были теперь изучены, по некоторым из них могли пройти даже тракторы, но и сейчас вырыть котлованы, сделать фундаменты, поставить мачты — дело нелёгкое.

В избе никто не захотел жить. Поставили большую палатку, новую, рядом с котлованом. И одна Люська с фонариком и лопаткой ещё лазила под половицами, выстукивала стены, копала здесь и там. Гриньке и Серёге это уже надоело. Гринька лежал и глядел в небо. А Серёга листал старинную книгу — Люськину находку. Да и то — какая это была находка! В ней много незнакомых букв, но даже из знакомых не складывались понятные слова. Церковная книга, славянская.

Люська вылезла на крышу, запачканная и несчастная.

— Они его в болоте утопили, — сказала она жалобным голосом.

— Кого? — спросил Гринька.

— Клад, балда!

— Гринька, — сказал Серёга, не отрываясь от книги. — Погляди-ка.

— Если в болоте, — говорила Люська, — самим не достать. Инструмент какой-то есть, определяет…

А Серёга показывал Гриньке страницу, на полях которой было от руки написано бледными коричневыми буквами:

Видимо, надпись продолжалась дальше, но нижняя половина страницы была оторвана.

— Шифр! — убеждённо сказал Серёга.

— Ух ты! — вздохнул Гринька, и глаза его засверкали. Он весь напружинился, готовый к чему угодно, лишь бы разгадать, что здесь скрывается, за этими бледными буквами.

Сверху, с обрыва, донёсся голос Андрея Коробкина:

— Ребята, обедать!

Они прожили на трассе всё длинное жаркое лето. Была ещё уйма приключений — и таёжный пожар, от которого еле спаслись, и поиски спрятанных сокровищ, и смешной случай с Каратом и медведем Ромкой… Но это уже совсем другая история.

Куржак — иней.

Ледянка — временная зимняя дорога.