Иван Симонов - Охотники за сказками

— Павлуша, ты не спишь?

Для Павки Дудочкина в комнате лесного инженера поставлена вторая, маленькая койка. Нас втроем бабушка Васена в комнатушку рядом поселила. Ночью Павка в отдельности от нас спит. Даже днем бабка не дает нам особенно долго гостить у него. Боится, как бы повязки не растрепали, руки не повредили.

На этот раз бабушки в комнате не было, а Василий Петрович никого не упрекал за посещение друга. И сейчас он подал голос со своей койки:

— Соскучились? Ладно, идите. Только чтобы тихо.

Коридором мы бегом, а через порог комнаты на цыпочках. Возле Панкиной койки Зинцов выдергивает гимнастерку из-под брюк, и на пол густо сыплются писучие камешки. Павка глядит обрадованно, благодарит Леньку глазами, а руки вытянуть из-под одеяла не решается. Бабка Васена строго наказала, чтобы руками ничего не брать. Да если и не запретила бы — все равно они марлей до концов пальцев укручены.

Дудочкин только на локоть оперся, чтобы рассмотреть получше рассыпавшиеся по всему полу разноцветные опоки.

— Где это взяли?

— Тебе принес.

— Так много?

— Над речкой их видимо-невидимо!

И Ленька в дополнение сыплет горстями камешки из карманов.

— А куда мне их положить?

— Под подушку спрячем. Давай я спрячу. Когда нет бабки Васены — глядеть будешь… Знаешь, как они пишут замечательно! — и Ленька в доказательство проводит длинную желтую полосу по своим черным штанам.

— Хочешь, мы тебе струганую доску принесем? На ней хорошо получаться будет.

— Доску не надо, — говорит Павка. — За доску бабушка и меня и тебя ругать будет. Гулять дольше не пустит.

— Ладно, тогда не принесем. А то можно бы… А цветов нарвать не надо?

До приезда на Белояр мы видели только, как Ленька задирать да подтрунивать над друзьями умеет. Павке больше всех от него доставалось. А уложили друга в постель — Зинцов совсем переменился, готов у Дудочкина хоть на посылках служить, только бы он скорее выздоравливал.

Не зря, видно, говорила Надежда Григорьевна, что не надо только Зинцова чураться да придираться по каждому пустяку — дружба незаметно явится. Может быть, это и есть дружба, что Ленька о своем приятеле так заботится?

А он пригоршнями начинает перегружать писучие камешки с пола под подушку Павки.

— Себе оставь, — говорит Павка.

Здесь еще хватит, — явно преувеличивая скромные остатки, хлопает Ленька по своим отощавшим карманам. — Долго тебя бабушка под замком держать думает?

Через недельку, сказала, гулять пустит, если руки беречь буду.

Ты осторожнее. Поддержись пока. А там мы свое наверстаем, — многозначительно подмигивает Ленька, и грустный Дудочкин улыбается.

— Поддержусь как-нибудь.

Трудно Павке. Распухли у него руки, и теперь он совсем как без рук. А Василию Петровичу и того труднее. Лежит как пласт. Даже когда разговаривает — только губами шевелит, а сам не повернется.

— Бабушка идет, — предупреждает он, поведя глазами на окно.

И все мы отодвигаемся от койки немного в сторонку.

Бабушка входит и садится у постели Туманова. Сухонькой и подвижной, по-детски маленькой рукой она щупает разгоряченный лоб больного, мягко отводит в сторону прядки волос.

Василий Петрович лежит на спине, прикрытый поверху только легонькой простынкой. Голова повернута так, чтобы видеть комнату. Щеки зарумянились, и на одной из них густо проступает багровый рубец — память, что «беляки рубали, да высоко взяли». Отяжелевшие веки беспокойно и часто вздрагивают.

К вечеру у Туманова начался бред.

— Опять загорелся, — слышим мы из соседней комнаты беспокойные бабушкины слова.

Она принесла с собой свежей мяты и укладывает к изголовью больного, чтобы ему дышалось глубже.

— Ничего, ничего, хворь пройдет, здоровье останется. Выдыхай из себя жар, — успокоительно советует она Василию Петровичу.

Но Туманов, кажется, не слышит этих слов.

— Нина, голубушка, — зовет бабка Васена «королеву», — будь умницей, сбегай в мою хибару. Принеси настой крапивы-жегалки. В черной бутылке он. Да достань еще из-под пола огурца соленого.

Дальше следует бабушкино поручение своей молодой помощнице:

— Крапивная настойка от обжигу хороша; соленый огурец жар от головы оттягивает. В разрез ядрами огурцом лоб вкладывают. Волосатый овощ жажду тушит… Беги, голубушка. Беги побыстрее!

Серенькое платье мелькает мимо окон, а через несколько минут «королева» уже возвращается с граненой черной посудиной и солеными огурцами в маленьком глиняном блюдце.

Несмотря на целебное питье и старанья бабушки Васены утишить жар, ночью Василий Петрович бредил. Лежа на широком соломенном матрасе в своей комнате, мы слышали, как он громко звал деда Савела, кричал, чтобы ловили поджигателя, и скрипел койкой, порываясь соскочить с постели.

А бабка и ночью не покидала больного: шептала ему что-то в темноте, уговаривала успокоиться.

На рассвете Василию Петровичу стало легче. Когда мы заглянули в комнату, он мирно спал. Рядом на табуретке сидела утомленная ночными заботами лекарша и, опираясь маленькими ладошками о колени, тоже спала, клоня книзу голову в темном шерстяном полушалке. Но стоило чуть скрипнуть половицей, как бабка подняла голову, посмотрела на нас светлыми, совсем не заспанными глазами и предупредительно погрозила пальцем: «Тихо! Чтобы не шума рк ну ть!»

Поправила легонько белую простыню и снова опустила голову.

В тот день мы не ходили к Белояру собирать писучие камешки. Не ходили и на следующий день.

— Тебе самой надо отдохнуть, — уговаривала Нина старушку, и голос «лесной королевы» был таким тихим и нежным, какого мы от нее не слыхивали и не ожидали услышать. — Иди поспи, а я посижу с больными. Что скажешь, все в точности исполню.

И бабушка, поддаваясь на уговоры, предупреждала, что Василия Петровича одеялом покрывать не следует. Держать его нужно под легонькой простынкой и смотреть, чтобы не тревожил обожженных мест.

— Если жар снова начнется, обязательно разбуди меня, — наказывала она. — Крушь в голове будет — дикого чесноку майорана дай понюхать. Вот он на столе лежит. Майоран в память приводит и мозг крепит.

Много разных наставлений бабушка «королеве» начитала, прежде чем в свою хибару отдыхать отправиться. Нам с Костей она доверила за Павкой приглядывать, не давать ему скучать особенно.

— А тебе, — сказала она, остановившись перед Ленькой, — чтобы все камешки у него из-под подушки выбрать. — И указала на Павкину постель. Сделав шаг, задержалась. — Выбери и на табуретку у его постели положи. Ладно, пусть глядит. А в руки не давай.

За полдень бабушка снова к нам зашла. Перед вечером еще раз заглянула.

Василию Петровичу полегчало, но лекарство он пьет, не отказывается. Бледный. Рукой пошевелит — морщится от боли, а шуточки снова к нему возвращаются.