Иван Симонов - Охотники за сказками

Боря берется за вожжи и понукает Гнедка, а я вспоминаю тех, кого уже нет рядом с нами. Придется ли снова встретиться с добродушным богатырем Максимычем? Удастся ли послушать рассказы Туманова на берегу Белояра? Пойдем ли когда-нибудь вместе с «королевой» собирать травы для бабушки Васены? Что-то делает сейчас и когда вернется в Зеленый Дол Надежда Григорьевна?

Тогда мы не знали, что на берегу Белояра расставались со своей учительницей навсегда. Надежда Григорьевна не вернулась из Ярополческого бора. Вместо Зеленодольской стала она учительницей Белоярской школы, а Боря и Нина Королевы — ее учениками. И вместо Морозовой стала Надежда Григорьевна Тумановой.

Эту перемену предвидел заранее только дедушка Савел, но и он промолчал в тот день, провожая нас до опушки бора.

Вижу, как он шагает вместе с нами следом за повозкой, простоволосый, в новых лаптях, в полотняной рубашке, подпоясанной узкой тесемкой, и все наказывает, кому в деревне передать приветы и поклоны.

Дедушка говорит спокойно и тихо, и все кладет руку на голову то одному из нас, то другому. В задумчивом голосе, в выцветших серых глазах под насупленными бровями — затаенная грусть. И я шепчу Боре, чтобы он с сестренкой не забывал навещать дедушку.

Перед поляной, за которой уже виднелась деревня Кокушкино, дед нахмурился, будто забыл что-то важное и никак не может припомнить.

А Гнедко идет себе, не зная горя: что ему до нашего расставанья с дедом.

— Да!.. Запамятовал, — приостанавливается дедушка. — Грузди пойдут — обязательно собирайтесь. Ждать буду. Местечко подберу — залюбуетесь, — пытается весело улыбнуться дедушка и кладет руку на мое плечо, будто хочет еще немножко задержать шаг, отсрочить печальную минуту.

И я чувствую, как рука старого лесника слабо дрожит на моем плече.

— Прибежишь, Квам?

Мне хочется сказать, что обязательно прибегу, и чувствую, что голос пропал. Если попробую ответить, вместо слов вырвется жалкий писк.

Растерянно смотрю в глаза деду и ничего не могу ответить. Много раз встряхиваю головой в подтверждение того, что прибегу.

— А ты как, Павел?

У Павки еще хватает духу выговорить:

— Обязательно.

Так и остался в моей памяти дед Савел: стоит посреди дороги на краю поляны, машет нам рукой, чтобы шли, не останавливались. Нелегко, видно, и деду с нами разговаривать, неудобно перед маленькими свою страческую слабость показать.

А мы, без конца оглядываясь и вновь нагоняя повозку, уходим все дальше и дальше.

В узкой лесной прорубке видим перешедших на обследование новых мест визировщиков. Поймав солнечный луч, ослепительно поблескивает глазок нивелира.

— Смотрите, тетерев с повозки улетит! — кричит Дмитрий Слепов, приподнимая край накомарника. И снова нацеливает зонд, чтобы заглянуть в землю «на три сажени в глубину». Он все тот же белоголовый, как и в Ленькиной страшной повести в пяти частях, только не древний хранитель старых кладов, а молодой искатель еще не открытых богатств. Вместе с новыми людьми неведомых раньше профессий входит В Ярополческий бор новая, еще не написанная сказка.

Поля будто шире, рощи зеленее, озера светлее, луга красивее и приветливее раскрываются, когда узнал и увидел в них что-то новое. И так рады мы, что живем в этом краю, и хочется сделать для него что-нибудь хорошее, чтобы и про нас сложили люди сказку.

---

На этом и заканчиваются записи «охотников за сказками», пробудившие память далекого детства.

Мое лесное жилище не похоже на деревенский дом. Вместо струганого гладкого потолка поставлены коньком над головой расколотые надвое сосновые плахи, вместо дощатых ступенек на высокое крыльцо — земляная ступенька вниз. Шагнул с нее — такой же земляной пол, присыпанный желтым песочком.

Забралась наша земляная хата в самую глубину бора. Нет в тот край ни проезжих дорог, ни хожалых тропинок, нет белесых топорных залычин по красным сосновым стволам. И там, где следом за дедушкой Дружковым неторопливо и осторожно прошли мы вчера на закате, снова выпрямились на следу кудрявые мхи, непримятыми бугорками вздулись губчатые седые лишайники, потревоженными на гнезде наседками растопырились остроиглые ели.

Усталому в сумерках некогда было по сторонам озираться, не терпелось поскорее тяжелую ношу с плеч стряхнуть. Много верст прошел, а увидел мало. В темноте заброшенное лесное убежище для первого ночлега в порядок приводили, лежачие места под бревенчатым коньком на семерых делили. Утром — еще рассвет не промигался — новая забота подоспела: каждому из семерых отрезал я по ломтю соленой свинины, круглый каравай хлеба на толстые куски распахал. В малом котле наскоро морковный чай вскипятил, черничных листьев для запаха в него подбросил, в семь кружек по большому куску сахару положил. Поэтому и зовут меня все, кроме Леньки Зинцова, «кормилец наш». Ленька над такими словами только хмыкает в нос, а вслух засмеяться не решается. Пусть себе, а тряпичка с сахаром все равно у меня бережется.

Порученное дело я сам без посторонней помощи выполняю, но что и как сделать нужно — тут дедушка Никифор мне науку преподает. По его совету все припасы у меня в порядок приведены. Присоленная баранина в студеный тайничок упрятана, тяжелыми поленьями приложена. Горох в пудовичке и картошка россыпью под жердяными нарами в землянке уложены, печеный хлеб, чтобы плесенью не тронуло, на чистый воздух вынесен, в широких мешках к еловым веткам подвязан. После ухода лесорубов на делянку одна главная забота мне осталась: к старому ведерному котлу проволочную рукоятку прикрепить, а там и гороховую кашу можно заваривать.

Любят пильщики в лесу гороховую кашу с постным маслом, ни на какую другую не променяют! А старый котел я с песочком прочистил, отобранный горох в трех водах промыл, в четвертую варить засыпал. Хочется в ответ на Ленькины усмешки такой обед состряпать, чтобы пильщики только похваливали.

С интересом за работу принялся. Не тороплюсь, не суматошусь попусту, подлаживаюсь из каждой минуты на час вперед глядеть, как дедушка подсказывал. Из сырой ольхи надежные сошки вытесал, гладкий шестик на перекладину приготовил, сухого хвороста про запас натаскал. А спички у кашевара всегда в кармане. От маленькой бересточки хороший костер запалил. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»

Остается время и по сторонам осмотреться. Вечером не довелось, так утром самая пора с новыми местами ознакомиться, прикинуть на глаз, в какую нетронутую глушь мы забрели. Кто знает, сколько еще дней, а может, и недель здесь прожить придется?

Кашеваром быть — не праздно по лесу ходить: тут дело заботы требует. Вспоминаю недавний наш мальчишеский поход в бор за сказками, улыбаюсь снисходительно: «Эх, деточки-малолеточки!» Перебираю в памяти дорожные события и лесные происшествия: «Еще бы разок со старыми друзьями в тот край пуститься!»