Иван Симонов - Охотники за сказками

Старшие впятером на низеньких нарах, выложенных тонкими сосновыми жердями, вповалку улеглись; мне с Ленькой на земляном полу ночь коротать досталось.

В лесу жить — догадливым надо быть, уметь не только деревья с корня валить да сучья рубить, но и о себе самом позаботиться. Там никто тебе пружинный матрац не принесет, белую простынку по нему не расстелет.

Видал я таких молодцов, которые и про путешествия книжки читают, и по гимнастике пятерки получают, но постель за собой в порядок привести почитают за оскорбление. В лесу некогда разбирать, кому очередь пол застилать. Живо с Ленькой елового лапника нарубили, зеленым мохом колючие ветки присыпали — хорошая перина в дальнем углу землянки получилась. Расположились на ней валети-ком — головами в разные стороны, ноги вместе.

Тут и сказка дедушки Дружкова начинается.

«Ходили по лесу три охотника, три родные брата. Все одной матери сыновья, а руки и думы у каждого свои.

Старший брат не то чтобы из сил выбился, а просто тоска его обуяла. Ни дичины крылатой стороной не видать, ни зверь на пути не встречается. А над бором темень сгущается, ночь охотников настигает. Приходится с пустыми животами на ночлег укладываться.

Развели они жаркий костер на малой поляне. На живой огонек мохнатые лешие собираются, за деревьями тайком хоронятся, к негромким речам прислушиваются.

Старший брат и говорит:

— Теперь бы нам хату теплую, да обед сытный, да постель мягкую — всю ночь бы такие сказки стал рассказывать, что и лешие их заслушаются.

А лешие до сказок первые охотники. Мотнул головой седой леший ближнему рыжему, волосатая лешачиха непонятные слова зашептала — появилась рядом с братьями расписная избушка на курьих ножках.

— Недурной ночлег для бездомных получается, — говорит, ободрившись, усталый старший, и заходит хозяином в избушку.

На просторном столе, на белой скатерти, перед ним стоят щи мясные, только что из печки вынутые, в длинной плошке каша пшенная с коровьим маслом. На другом краю — большой ковш парного молока, вровень с ним голубое яблоко катается, величина — с человечью голову. В углу мягкая постель дожидается, расписным одеялом накрытая.

Без долгих хлопот, без труда и забот желание старшего брата исполнилось. Остался он в лесной избушке сытный пир пировать, темную ночь ночевать. А младшие ждать не стали, темным лесом дальше пустились. Родные братья — родная кровь, но у каждого руки и думы свои. Только молвил на прощанье старшему младший брат:

— Не ешь голубое яблоко с человечью голову. Не к добру оно здесь положено.

А дорога впереди трудная, а небо над головой черное. Приуныл, затомился и средний брат. Не то, чтобы из сил выбился, просто робость его обуяла. На сыром болоте сказал:

— Здесь и будем рассвета ждать. Больше шага вперед не сделаю.

Младший низенькую сосенку на болоте сломил, костерок в ночи разложил. На огонь серые ведьмы из кустов выползают, синие болотные кикиморы сбегаются. Затаились поодаль: приглядываются, прислушиваются.

— Теперь бы нам бугорок сухой, да светлый дом с высоким коньком, да обед сытный, да постель мягкую, — высказывает свое желание средний брат. — Всю ночь бы, до рассвета, пили-ели, такие раздольные песни пели, что и ведьмам, и кикиморам на удивление.

А болотные жительницы до песен большие охотницы. Подтолкнула набольшая меньшую ведьму, та схватила синюю кикимору — зашептали вместе заговорные слова. Тем же часом очутились братья на сухом бугорке. Стоит перед ними просторный новый дом с высоким коньком.

— Недурной ночлег получается, — забывая о робости, оживился усталый брат. И проходит в двери хозяином.

Перед ним во всю стену широкий стол. Наварена уха окуневая. В пестром блюде лежат раки вареные, на другое румяные блины с белыми снетками положены. Тут и вина дорогие понаставлены, и зеленый кувшин с медовой брагой. Катается по столу из конца в конец синяя водяная груша с человечью голову. А в углу пуховая перина приготовлена, яркотравным одеялом прикрытая.

Без долгих хлопот, без труда и забот исполнилось желание и среднего брата.

Умостился он за широкий стол, а младший, не дожидаясь, дальше пошел. Родные братья — родная кровь, но у каждого руки и думы свои. Только молвил он на прощанье среднему брату:

— Не ешь ты синюю водяную грушу с человечью голову. Не к добру она здесь положена.

Только птица вскрикнула, только елка скрипнула ему вслед.

А ночь в лесу темная, а лес в ночи черный, а путь впереди безвестный. И нет рядом друга-попутчика, с кем бы теплым словом перемолвиться.

Тяжелое испытание — человеку одному остаться: тут и сильный ослабеет, и веселый загрустит, оробелый да несмелый растеряется.

Бегал младший пареньком русоволосым — его братья Алешей звали, подравнялся статным юношей — стали кликать «Лехо». Вырос он отважным охотником, на чужую беду отзывчивым.

Достает Лехо из-за плеча дубовый лук, тугой тетивой звенит, со старшим братом говорит, кленовые стрелы перебирает— среднего вспоминает.

А темень гуще путь застилает, лесная чаща теснее сдвигается. Крутые корни за ноги цепляются, колючие ветви путника царапают.

Тут из дальнего далека теплом повеяло. Откачнулся Лехо от темноты, к самой земле головой пригнулся — углядел среди ночи розовую струю. На нее проворно направился. До полуночи шел, приминая кусты, раздвигая сухой валежник, обивая мохнатые коряги. Тугие лапти в мочало растоптал, лосевые бахилы разодрал, о колючие сучья руки в' кровь расцарапал.

Остановился на краю глубокой ямы. Горит под ногами огромный костер, висит на' упорах сорокаведерный котел — густой пар из ямы выбивается. У костра чудной человек сидит: голова маленькая, рот большой, на тоненьких ножках живот горой. Огромной ложкой варево мешает, хриплым голосом недовольно спрашивает:

— Чего, молодой, по нехоженому лесу рыщешь? Кого невиданного упрямо ищешь? Аль в котел Кедриле попасть захотел?!

Лехо страшного обжору не пугается, отвечает одичалому как надобно:

— Вот охоты в нехоженом лесу искал, в темноте на невиданное чудо напал.

Сам внимательно на широкий котел глядит: и зверь, и птица в него с высоты летит. Ни глухарь огня не перепор-хивает, ни лиса его не перескакивает.

— На какую семью котел кипятишь? Для большой ли оравы обед варишь? — удивляясь, пытает Лехо.

Чудной человек чудное отвечает, будто хриплую песню запевает:

И сухонькой рукой по обвислому животу похлопал, от удовольствия огромный рот до ушей раздвинул.