Радмир Коренев - Собака — зверь домашний (Первое издание)

— Балбес, — ругал себя Кряжев. — Не догадался взять защитные очки. Смотреть невозможно. А еще идти да идти…

Пот ручейками струился по его лицу. Но не только взмокло его тело, намокли лыжи и тяжело тащились за ногой. Весна растопила долину. Под снегом хлюпала вода.

Кряжев шел, еле передвигая ноги, и вдруг увидел впереди что-то белое. Оно громоздилось на равнине, похожее на туман, но круглое, как гигантский шар, молочный сгусток, гора хлопка.

Кряжев остановился. Видение не исчезало. Еще четче вырисовывались контуры этого необычного облака. Теперь Кряжев заметил, что его осыпает серебристая пыль, что кустарник вокруг покрыт толстым слоем инея. Но еще более удивился, увидев, как быстро индевеет Дик: шерсть его становится седой, а ресницы белыми.

— Ну, чудеса… А белая гора дышит, — отметил он. — Облако. Облако на снегу… Белое, кучевое, в долине среди гор. Это не мираж, не галлюцинация. Легкое дуновение ветерка не сдвинуло, лишь шевельнулись ватные края его, чуть изменив форму. В завороженном мире царила тишина. Но вот пулей просвистели крылья утиной стаи, и Кряжева озарило, вспомнил: «Озеро! Это же то самое теплое озеро, о котором с таким восхищением рассказывал Федотыч. Озеро, а над ним пар. Самый настоящий пар, ибо кругом снег, а оно… Эх, черт возьми! Дик, дружище, вперед! В тучу, в облако, в сказку!

Кряжев взял собаку на поводок и шагнул в марево тумана.

Куда идти? Где же озеро? Хоть глаза выколи, пелена…

Кряжев остановился, прислушался. Откуда-то из глубины, из центра облака, доносился неумолчный птичий гомон: пощелкивание, посвистывание, кряканье и лебединый стон — все слилось в одну весеннюю песню.

Кряжев пригнулся, будто хотел заглянуть в замочную скважину, подкрадываясь, шел вперед, и озеро вдруг открылось. Распахнуло свои владения. Сотни не пуганых птиц плавали на зеленоватой глади теплого озера. И среди пестрых, черных и серых обитателей царства — белые, как снег, лебеди. Они остались зимовать на родине, на севере, на заснеженном берегу.

Кряжев удерживал Дика, не давая ему двигаться, не разрешал пугать птиц. Налюбовавшись, он тихонько отступил. Отошел подальше и оглянулся. Облако осталось на снегу. Прощай, сказка…

Половина пути еще не была пройдена, а солнце уже падало вниз. Лямки рюкзака резали плечи, а ружье било по ногам. Пот соленым раствором затекал в мелкие трещинки лица, разъедал кожу, застилал воспаленные глаза.

— Да-а, влип я. А если дунет ветер…

Он с опаской глянул вверх. Высоко, высоко в необъятной лазури тянулись нити перистых облаков.

— Альтокумулюс или как их там? — начал вспоминать Кряжев курсовую латынь по метеорологии. — Это к устойчивой погоде. Можно не трусить, во всяком случае на сутки. Давай-ка перекусим, Дик! А то еще когда придется…

Дик понимающе поглядел на хозяина, потерся о кожаный сапог. Кряжев выбрал место посуше, сел на солнцепеке. Под яром струилась открытая излучина реки. Две уточки, прибившись к противоположному берегу, что-то искали в воде… На проталине зеленел прошлогодний брусничник, под кустом рябины цвели маленькие нежные цветы.

— Черт возьми! Цветы и снег… Видишь, Дик, чудеса природы? Эх ты, дремлешь уже! Утомился! Мне бы твои четыре ноги… На-ка вот, подрубай!

Кряжев открыл охотничьим ножом банку тушенки и вывалил перед носом собаки. Себе вскрыл вторую и, доставая содержимое ножом, начал с аппетитом есть.

Откуда-то с высоты доносилась с детства знакомая трель.

— Жаворонок, — поразился Кряжев. — Ну дела-а… И бабочка. Вот она. Каких-то десяток километров отошел от океана, а уже другой климат. Давно я не видел, как распускаются почки, зацветают цветы… Не вдыхал лесного живительного воздуха. Море, море, море.

Кряжев поднялся, кинул на плечо вещмешок, стал на лыжи, шагнул и остановился. Даже не треск, а едва слышный щелчок, будто кто стрельнул из малопульки — и лыжина обломилась.

— Эх, когда теперь дохромаю?

Солнце погрузилось в темную полосу на горизонте, небо стало серым, однотонным. Повеяло холодком. Стемнело.

Кряжев прикрывает воспаленные глаза, считает шаги: раз, два, три… С закрытыми глазами легче.

Уже во многих домах погасли огни, когда он спустился с горы в рыбацкий поселок.

«Где же медпункт? Должен же быть здесь какой-нибудь врач?».

Перед ним стоял финский домик, матовый свет, проникал сквозь белые шторки. Где-то за домом, надрываясь, лаяла собака. Дик стоял у ноги, готовый защищать хозяина, если это потребуется.

Свет погас, и на порог вышла женщина. Ее освещала тусклая лампочка, подвешенная над дверью.

— Здравствуйте! Скажите, где найти медпункт или аптеку…

— Ты что, с луны свалился? Или перебрал сегодня?

— Глаза нажгло. Болят. Ни открыть, ни смотреть. Как песку насыпали…

Женщина пристальней вгляделась.

— Подойди к свету! Ба-а… Да и верно, не наш. А я тебя со своими мужиками спутала. Вроде бы и катер не ходил, пассажиров не было. Откуда сам-то?

— С горы, говорю, у вас есть больница? — начал сердиться Кряжев.

— Вот она, больница. Входи уж. А зверя своего оставь. Где такого большого выискал?

Она открыла дверь, зажгла свет и запричитала:

— Лицо-то вспухло, и глаза, и губы — все потрескалось. Блудил, наверное. Сейчас снег-то, он ярче сварки. Смотреть можешь?

— Нет, говорю, больно.

— Знакомые-то есть в поселке али нету? Если нет, оставайся тут. На лыжах к кому пришел али охотник?

«Ну и тетка, — думал Кряжев, отвечая на вопросы, — любопытная».

Это была уборщица. Она же заменяла медсестру. Жена шкипера, Лукерья Грачева, а попросту — Грачиха, была от скуки на все руки — так сама говорила о себе.

— Вот заварю сейчас густой чаек, — ворковала Грачиха, — помочим бинтик и — на глаза. К утру как рукой снимет. В крайности, денек просидишь у нас. Лицо жиром смажу. Вера Семеновна, врачиха, в центр укатила. Да ты не боись. Мой-то Грач обжигался пуще. Все зажило, как на собаке…

Грачиха была права. Через сутки Кряжев вышел из медпункта. Все это время он думал: «Не ушел ли Дик. Где он?» Грачиха на его вопросы отвечала односложно: «Не знаю», «Нет его», «Не показывался».

«Должен ждать. Должен, — убеждал себя Кряжев, — где-нибудь прячется и ждет…»

— Очки возьми пока. Возьми. Потом вернешь, — говорила Грачиха. — Да иди прямо в контору. Примут тебя. Примут…

Кряжев вышел из медпункта. Мягкий зеленоватый свет лился с горной вершины. А высоко в небе плыли зеленые облака, зеленоватыми казались оттаявшие склоны, зеленым было море, и лишь солнце сквозь зеленые стекла очков по-прежнему светило ярким светом расплавленного золота.

Кряжев зажмурился. А когда открыл глаза, увидел Дика.

Пес сидел на выступе скалы, что громоздилась над больницей.

— Дик! Ко мне, Дик!