Томас Рид - Собрание сочинений, том 4. В дебрях Южной Африки. Юные охотники. Охотники за жирафами.

— вода. Покуда не удастся найти воду, весь этот чудесный парк, которым он проезжает, для него имеет не больше цены, чем бурая пустыня. Но, конечно, такой прелестный оазис не мог бы существовать без самого необходимого — без влаги. Так размышлял ван Блоом. И каждый раз, как вставала перед ним новая роща, глаза его принимались отыскивать ручей.

— Го-го! — вскричал он радостно, когда из-под ног его шарахнулась со всем своим выводком намаква, крупная куропатка. — Добрый знак! Эту птицу не часто встретишь вдали от воды.

Вскоре затем он увидел стайку красивых цесарок, побежавших в рощу, — новое свидетельство, что неподалеку есть вода. Но вернее всего указывал на ее близость третий признак: на маковке высокой жирафьей акации ван Блоом разглядел сквозь листву яркое оперение попугая.

— Ну, теперь, — пробормотал он, сам себя успокаивая, — я, конечно, совсем рядом с каким-нибудь ручьем или заводью.

Весело поскакал он дальше и через несколько минут въехал на гребень довольно высокого взгорья. Здесь он остановил коня и стал следить за полетом птиц.

Он сразу же увидел выводок куропаток, летевших на запад, затем еще один потянулся туда же. Оба выводка опустились, как показалось ему, у исполинского дерева, высившегося среди равнины ярдах в пятистах от подошвы скалистого кряжа. Дерево это росло особняком от прочих и было куда больше всех, какие видел в пути ван Блоом.

Пока он стоял на месте, дивясь дереву-великану, он подметил, как несколько пар попугаев сели в его ветвях.

Они перекликались и, посидев немного, снимались парами с веток и опускались на землю где-то у подножия дерева. «Там она, значит, и есть, вода, — подумал ван Блоом. — Подъеду погляжу».

Но его лошадь не ждала, пока он примет свое решение. Она уже рвалась в узде и, как только всадник направил ее в сторону дерева, бодро понеслась, вытянув шею и храпя на скаку. Доверившись инстинкту своего коня, всадник опустил поводья, и не прошло и пяти минут, как оба — конь и всадник — пили уже вкусную воду из чистого ключа, бившего в десяти шагах от дерева.

Ван Блоом не стал бы медлить и тут же пустился бы в обратный путь к фургону, но он подумал, что, если дать лошади с часок пощипать траву, она потом побежит резвее и доставит его на место примерно к тому же времени. Поэтому он снял узду и дал скакуну попастись на воле, а сам растянулся под деревом-великаном. Лежа в тени, он невольно залюбовался величественно вздымавшимся над ним удивительным произведением природы. Это было чуть ли не самое большое дерево, какое видел на своем веку ван Блоом. Оно принадлежало к одному из видов фикуса, к породе, называемой «нвана», а широким резным листом, густо росшим на его великолепной вершине, напоминало явор. Ствол его достигал двадцати футов в поперечнике и больше чем на двадцать футов был ровный и гладкий, и только выше пускал во все стороны множество длинных горизонтальных ветвей. Сквозь густую листву проглядывали блестящие яйцевидные плоды величиной с кокосовый орех.

Наслаждаясь прохладой под навесом тенистой листвы, ван Блоом снова и снова возвращался к мысли о том, что хорошо бы построить в этом месте крааль. Обитателям жилища, приютившегося под дружественным кровом нваны, не придется бояться нещадных лучей африканского солнца; да и дождь едва ли пробьется сквозь этот лиственный полог. Право, густая крона дерева сама по себе уже почти составляла крышу.

Не лишись фее-бур своего скота, он, конечно, сразу бы решил обосноваться здесь. Но как ни казалось это соблазнительным, что стал бы он делать теперь в таком месте? Для него оно было той же пустыней. Никаким промыслом он не мог заняться в таком отдаленном уголке. Правда, здесь можно прокормить себя и семью охотой. Дичи вокруг, он видел, было сколько угодно. Но это сулило бы жалкое прозябание без видов на будущее. Что стали бы делать впоследствии его дети? Неужели они должны вырасти только для такого назначения в жизни — сделаться охотниками, необразованными, стоящими на уровне несчастных дикарей-бушменов? Нет, нет и нет! Ставить тут свой дом — об этом не могло быть и речи. Придется лишь на несколько дней дать отдых измученным лошадям, а потом со свежими силами двинуться в обратный путь и выбраться к поселениям.

Но что с ним будет, когда он вернется в колонию? Этого ван Блоом не знал. Будущее представлялось мрачным и неопределенным. Час или немного больше предавался он этим думам; потом решил, что пора возвращаться в лагерь. Поймав и взнуздав свою лошадь, он вскочил в седло и пустился в путь.

Сочная трава и свежая вода восстановили силы лошади, и она резво его понесла; не прошло и двух часов, как ван Блоом съехался с Чернышем и Гендриком на условленной поляне. Теперь лошадей повели обратно в лагерь, запрягли, и тяжелый фургон снова покатил по степи. Солнце еще не зашло, когда длинный белый парусиновый тент заблистал под лиственным кровом исполинской нваны.

Расстилавшийся вокруг зеленый ковер, густая листва деревьев, цветы у ручья, кристальная вода в его русле, черные крутые скалы, громоздившиеся вдали, — все это вместе составляло чарующую картину. Глаза путников отдыхали на ней, и, пока распрягали фургон, каждый не преминул громким возгласом выразить свой восторг. Место, как видно, всем пришлось по душе. Гансу полюбилась эта лесная красота, дышавшая покоем. О лучшем уголке для прогулок он и не мечтал бы — бери книгу в руки и часами броди в одиноком раздумье. Гендрику место понравилось потому, что оно было, как он выразился, «истоптано на славу»; иными словами, он уже углядел вокруг следы разнообразных африканских животных, вплоть до самых крупных. Маленькую Трейи радовало, что здесь так много красивых цветов. Она видела кругом и ярко-малиновую герань, и белые звездочки душистого жасмина, и горделивые лилии, розовые и белые. Цветы не только пестрели в траве — они цвели и на кустах, и даже на деревьях.

Тут был и медовый кустарник, самый красивый в своем семействе, весь в больших чашевидных венчиках — алых, белых и желтых; было здесь и серебряное дерево с нежными серебристыми листьями — когда ими играл ветерок, они становились похожи на громадные букеты шелковых цветов, — и были усыпанные золотом деревца мимозы, разливавшие в воздухе свой сильный и приятный запах.

Но больше всего восторгала маленькую Трейи прелестная голубая кувшинка, недаром слывущая одним из самых красивых африканских цветков. Поодаль от ручья, в сторону равнины, сверкала небольшая заводь, хотя, пожалуй, ее можно бы назвать и озерцом, а на ее тихой водной глади дремали в величавой красоте небесно-голубые венчики этих кувшинок.

Трейи, ведя за собой на поводу своего маленького любимца, подошла к самому берегу полюбоваться на них. Девочка глядела и не могла наглядеться.