Джеральд Даррелл - Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой

— таких нежных и хрупких, что было непонятно, как им удается пережить столь суровую зиму. Они порхали меж ветвей, повисали вниз головой и весело чирикали, но вскоре мы им наскучили и они улетели прочь. Следом за ними появилась группа американских вечерниц, красивых с крупными клювами птиц в сияющем золотом и черно-зеленом оперении, похожих на вспыхивающие среди темных сосновых ветвей золотистые огоньки. Они оказались пугливее, чем гаички, и поспешили укрыться в более глухих уголках леса. Наша следующая гостья оказалась, напротив, довольно нахальной. Это была канадская кукша, средних размеров птица в прелестном светло-серо-черном оперении. Стремительно вылетев из леса, она уселась на ближайшем к нам дереве. Кукша скакала с ветки на ветку, время от времени останавливаясь и посматривая на нас, склонив голову набок, чем страшно походила на Аластера. Беспримерная храбрость этих птиц объясняется тем, что в их сознании появление людей неразрывно связано с кормежкой. Пошарив в карманах, мы обнаружили несколько печений и горсть арахисовых орехов. Мы любезно предложили наши припасы кукше, и, к нашему восторгу, она доверчиво слетела вниз и, усевшись прямо на ладонь, стала старательно запихивать в клюв столько лакомых кусочков, сколько туда могло войти. Набив полный клюв, она улетела и проделывала совершенно необыкновенные вещи: найдя подходящую ветку, птица с помощью своей клейкой слюны прикрепляла к ней пищу. Таким образом она собрала все, что мы могли ей предложить, сделав на различных деревьях семь или восемь тайных продовольственных складов на будущее. Мне кажется, она даже слегка рассердилась, когда у нас иссяк запас съестного, но к этому времени, по нашим подсчетам, она накопила его столько, сколько хватило бы десяти кукшам на неделю.

Когда мы вернулись, день клонился к вечеру и Аластер торопил всех, чтобы успеть снять сцену ловли сов на удочку. Боб снабдил нас спиннингом и двумя чучелами мышек в качестве приманки. Торжественная процессия направилась к озеру и спустилась на лед. Здесь Боб торопливо преподал мне урок по забрасыванию спиннинга. Он несколько раз показал, в каком положении должно находиться запястье, причем мышка легко, словно перышко, каждый раз приземлялась в одно и то же место футах в тридцати от него. Со стороны вся процедура казалась мне проще простого, и было непонятно, почему рыбаки, пользующиеся спиннингом, так много об этом говорят. Я уверенно схватил удилище, одним концом смотревшее в небо, и сделал, как мне казалось, мастерский заброс.

К сожалению, проклятая леска повела себя не так, как следовало. Вместо того чтобы развернуться и перенести мышку в положенное место, она превратилась в розгу; в результате мышка разделилась на две половинки, одна из которых перелетела через озеро и упала в сугроб, а вторая, с головой и передними лапками, осталась болтаться на удилище.

— Милый, — сказала Паула, вдоволь насмеявшись, — боюсь, как бы мыши не пробили брешь в нашем бюджете.

— К счастью, у нас есть запасная, — включился Аластер.

— Пожалуй, я потренируюсь сначала с оставшейся половинкой, — сказал я.

— Было бы жаль испортить еще одну мышку.

— Если бы зрители могли увидеть этот эпизод, они сказали бы, что роль оказалась мышке не по силам, — пошутил Аластер и залился хохотом по поводу собственного остроумия.

Посчитав ниже своего достоинства отвечать на столь грубый выпад в мой адрес, я отправился в дальний конец озера поупражняться с полумышкой. Когда я приобрел достаточный навык, мы насадили в качестве приманки целую мышку и сняли весь эпизод. Бессмысленно добавлять, что ни одна сова и не подумала появиться.

В эту ночь, нашу последнюю в Райдинг-Маунтин, северное сияние преподнесло нам прощальный подарок: в течение двух или трех часов, лежа в кровати, мы наблюдали за тем, как в небе разворачивались ленты, свитки, гофрированные занавеси, переливавшиеся всеми оттенками пастельных цветов — создавалось впечатление, что внутри них бушевал огонь; языки пламени сливались, расходились, пропадали и вновь возникали в нескончаемом и неповторимом красочном карнавале. Это было так удивительно и прекрасно, что хотелось немедленно все зарисовать, хотя мы понимали, что ни одно полотно не в состоянии передать волшебного изящества выгравированных на небе узоров. Не говоря ни о чем другом, одно только северное сияние стоило того, чтобы ради него мерзнуть суровой канадской зимой.

В следующий раз мы попали в Канаду летом, когда пейзаж был совершенно другим — с деревьями, одетыми листвой, и растущими повсюду цветами. Мы направлялись в Банф — расположенный в самом сердце Скалистых гор живописнейший уголок нашей планеты, являющийся одним из крупнейших национальных парков Канады. Череда сменяющих друг друга горных хребтов напоминала гигантские, застывшие в камне морские волны. Похожие на зеленый мех сосновые леса карабкались вверх по крутым склонам гор, на вершинах которых сияли вечные снега; кое-где на отвесных скалах, словно нагар на свече, лепился висячий ледник. Парк обладал удивительным свойством — возникавший за каждым поворотом дороги новый пейзаж настолько пленял ваш взор, что вы готовы были признать его самым живописным местом заповедника; но стоило только так подумать, как открывающийся за следующим поворотом вид ошеломлял вас еще больше, затмевая собой все виденное ранее. Местами горы вставали столь отвесно, что лес размещался только у их подножия, зато все долины и складки коричневых и красновато-коричневых гор были так тщательно укрыты снегом, что создавалось впечатление, будто кто-то очень аккуратно разложил на склонах свежевыстиранные и накрахмаленные салфетки.

Остановившись передохнуть на обочине, мы обнаружили под деревьями сверкавшие, точно яркие фонарики среди темных листьев, россыпи земляники, на которую с вожделением набросились. Населяющие парк черный медведь (барибал) и гризли не меньше нашего любят землянику. Поэтому, забредя в чащу, надо все время быть начеку, чтобы не очутиться на одной земляничной полянке нос к носу с медведем.

Над нами вздымались две огромные, с гребнями, похожими на острие топора, горы, между которыми в форме овальной чаши лежала покрытая нефритово-зеленой растительностью долина. Зеленую гармонию в нескольких местах нарушали белые пятна, которые я вначале принял за снег; когда же пятнышки зашевелились, я понял, что передо мной предмет моих давних мечтаний

— снежная коза. Спешу предупредить, что не следует обольщаться столь поэтическим названием.

Снежные козы — существа незаурядные; с шелковистой белой шерстью, мягче, чем кашмирская, черными копытами, рогами, выразительными мордой и глазами, они настоящие денди животного царства. В отличие от других живущих в горах копытных они не суетливы и не пугливы, а, напротив, степенны, важны и уверены в себе.