Николай Сладков - Силуэты на облаках

Между наблюдательными постами кружат в воздухе патрули. Их снизу почти и не видно. А они видят всё.

Увидев поживу, патрульный крутит над ней разведывательные круги. И если он не ошибся, если всё спокойно вокруг, патрульный, поджав крылья и свесив тяжёлые лапы, сжатые в кулаки, падает с неба на землю. Его падение как тревожный гонг на каланче! Падающего видит патрульный-сосед — сипы друг за другом следят ещё зорче, чем за землёй! Накренившись на крыло, он закладывает разворот и плывёт к месту происшествия. За вторым тянется третий: не напрасно ведь второй перестал кружить и потянул куда-то за гребень!

Плывущих в одну сторону патрульных сипов замечают дежурные с наблюдательной горы-каланчи. Они разом перестают дремать, чиститься. Все настораживаются и вытягивают шеи. Патрульные что-то нашли!

Сгорбившись и волоча крылья, бегут они к краю скалы и прыгают в пропасть. Подхваченные ветром, как мохнатые рыжие одеяла, взмывают ввысь и тянут вслед за патрульными. Они не чуют и не видят добычу. Но они знают, что она есть. Вот за теми хребтами и скалами, пока ещё за десятки километров от них.

По всем горам наблюдательные сиповы вышки. А над горами плавают сиповые патрули. Сипы следят друг за другом и терпеливо ждут. Ждут чужой смерти.

— Посмотри-ка в бинокль, — говорит пастух. — Вот удивишься!

Я смотрю на зелёный склон. На нём стадо рогатых туров. Все они делом заняты: копытят копытами землю. Бьют передней ногой, как огородной тяпкой — так комки во все стороны и летят! По всему склону рыжие земляные комки вскопанной земли.

— Огороды копают! — смеётся пастух. — Картошку будут сажать!

Туры копытами землю дробят. То и дело носом тычутся — будто и в самом деле лунки делают под картошку.

— Картошка что! — говорит пастух. — У них похитрей дело: соль добывают! Всю зиму пресное ели, а теперь солонцуются. Теперь траву едят, как картошку, с солью.

Зачем я, чудак, поднимаюсь по снежнику, выбирая окованными ботинками ступеньки в снегу? Если тут соскользнёшь, то во-он только там остановишься! И не поднимешься..

Но не я один чудак — вот ещё следы чудаков. Не следы даже, а какие-то борозды-волокуши! То ли по-пластунски ползли вверх по снегу, то ли сверху шары снеговые скатывали. А может, и на спине вниз сползали, раз уж чудаки…

Ох уж эти загадки! Сам еле на круче стоишь, о себе в самый раз подумать, а тут ещё разгадки ищи!

Но «разгадка» в этот раз сама вылезла на животе из-за скалы. Горный козёл! Животом на снегу, передние копыта вперёд, задние вытянуты назад и ползёт вниз потихоньку. С горки катается. И даже бородой трясёт от удовольствия.

Ну был бы ещё глупый козлёнок безрогий, а то ведь рога как у беса и седина в бороду! Что-то тут, наверное, не так. Не от игривости же он катается. Вот и ещё загадка!

Но с меня хватит: если я ещё с минуточку на этакой крутизне проторчу, то, того и гляди, сам загадаю загадку: борозда — и голова-ноги! Нет уж, спасибо, сами разгадывайте, почему туры по снегу на животах ползают? Если вам интересно…

А потому ползают, что животы у них… чешутся. А чешутся потому, что мошки, слепни и комары их накусали. Летом от них и в высоких горах нет спасения. Спину хоть рогами почесать можно, бока — о камень. А живот только о жёсткий снег: лёг и поехал!

Вчера на зелёные горы упал белый град.

Стало как зимой. Да не совсем. И бело, и холодно, а знаешь, что это не серьёзно. Из-под белого везде проглядывает зелёное. И пробиваются, пробиваются летние запахи разных трав.

К утру травы победили. Мутные струи талого града побежали по скатам гор.

Одна струя помчалась по узенькой тропинке, смывая с неё старые следы людей и зверей.

Смыла следы — и стала покрывать тропинку мутной земляной жижей.

Но пришёл конец и потокам. Из-за притихших гор поднялось солнце.

Всё вокруг обновилось: зелень стала свежей и тропинки — нехожеными.

Днём началась жара. Камни от жары стали лиловые и золотые.

Отяжелели, поникли к земле колоски. Смотрю на них против солнца и вижу: взлетит из трав птица — и под крыльями у нее взметнется золотое облачко цветочной пыльцы. Летит птица над травами — и каждый удар крыльев рождает золотистый пылевой смерчик.

Тропинка затянулась корочкой. Потом корочка растрескалась от жары, на ней переплелись лиловые трещинки до самого камня.

Мой конь шагает по звонкой тропинке — и каждый шаг его копыт выбивает в корочке лунку. Шаг — лунка, шаг — лунка. Четыре копыта — четыре лунки. Вся тропинка позади нас в лунках.

Вечером я возвращаюсь по этой тропинке с горы.

Из каждой лунки взлетает птичка: в каждой лунке — птичья пылевая купалка. Птенцы купаются, набрасывая на себя крылышками пыль.

Все птицы горного склона собрались порхаться в лунках. Вся тропинка для них стала пляжем.

Мой конь, наверно, казался птицам сказочным конём-великаном, от каждого шага которого рождается озерко.

Кавказская тетёрка всем схожа с нашей, обыкновенной. Может, поменьше только.

И повадка у неё простая: увидит охотника, — улетит; услышит, — убежит или затаится.

Но однажды встретил я тетёрку, которая не улетела от меня, не убежала и не затаилась.

Сидел я на склоне у ручья. Плещет, скачет с камня на камень вода и у кустов рододендрона обрывается водопадиком.

Из этих кустов и вышла тетёрка. А за ней шесть — в полматки — цыплят.

Хотел я притаиться, да неловко шевельнулся: из-под ноги поскакали камешки.

Семь головок, как семь цветочных бутонов, поднялись из травы. И замерли.

Шесть несмышлёнышей ждут сигнала матери.

Вот тетёрка взмахнула крыльями.

«Сейчас улетит», — подумал я. Но она не улетела. Только кинулась в сторону. «Сейчас убежит!» Но она наткнулась на камень — и не убежала.

Шесть глупых цыплят ждали.

Тогда я нарочно зашуршал ногой.

Тетёрка — грозная, взъерошенная — бросилась прямо на меня.

Я шуршал ногой, а тетёрка бежала ко мне, спотыкаясь и падая.

Она кинулась мне прямо в руки и, схваченная, закричала, забилась, теряя перья.

Это послужило сигналом.

Шесть цыплят разом взлетели — и спланировали под кручу.

Я был поражён безрассудной самоотверженностью птицы. Зачем кидаться в руки врага, когда можно убежать, улететь, спрятаться?

Но, прижав ладонями тугие, сильные крылья, я вдруг заметил: тетёрка была слепа. Вместо живых птичьих глаз были две пустые впадины с запёкшейся кровью.