Максим Зверев - Таинственные перья (сборник)

Утром подошёл зоолог в белом халате и что-то долго записывал, поглядывая на Волчка.

Однообразно потекли дни в неволе. Но плен пошёл на пользу старому зверю. Он поправился. Шерсть у него стала лосниться, и посетители зоопарка всё чаще останавливались около его клетки, поражаясь размерам волка.

Прошло несколько лет. Давно подох сеттер Лори. Старый волк почти лишился зубов, но его кормили мясным фаршем, и он чувствовал себя превосходно. Волчка усыпляли ещё много раз. Снотворные порошки не оказывали никакого вредного действия на зверя. Около клетки вывесили яркий большой плакат: он рекомендовал охотникам пользоваться снотворными порошками вместо капканов и ружей.

«Почему волк не старится? — думал зоолог, сидя на скамейке против клетки Волчка. — Уж не способствует ли этому длительный искусственный сон?» — И учёный опять заставлял спать волка по нескольку дней.

Огромный старый волк и сейчас живёт в зоопарке, второй волчий век жизни. И, странное дело, он выглядит моложе и энергичнее.

На этикетке около клетки Волчка его возраст каждый год художник зоопарка тщательно исправляет. Последний раз он исправил на «20 лет». Сколько ещё будет этих исправлений?

Волчок сделался знаменитостью. Его фотографировали. О нём писали в газетах.

Опыты зоолога давно уже заинтересовали учёных. В одной из медицинских лабораторий восемнадцатилетняя, чуть живая собака при искусственном сне обросла заново шерстью, сделалась энергичной и бодрой, дожила до двадцати двух лет и, вероятно, ещё жила бы, если бы случайно её не задушила обезьяна. Журнал «Огонёк» познакомил с этим миллионы читателей. Искусственный длительный сон стали испытывать на больных в клиниках.

Зоолог и Волчок подружились. Зверь позволял человеку гладить его через решётку, валился на бок и подобострастно поднимал огромную заднюю лапу.

«Совсем как мой бетпак-далинский ручной волк», — думал зоолог, гладя Волчка, и не подозревал, что это действительно был он.

От города Джамбула мы поехали пустыней, покрытой редкой сухой полынкой. Несколько часов пейзаж оставался одним и тем же. Но вот, вильнув между двух солонцов, дорога упёрлась в такыр и сразу исчезла. Никаких признаков её дальше не было заметно на твёрдом грунте. Машина, не сворачивая, понеслась по гладкому, как паркет, такыру с удвоенной скоростью. Позади не оставалось даже намёка от следов нашего «газика».

Несколько километров мы пронеслись «с ветерком», пока такыр не кончился, но дороги за ним не было. Пришлось остановиться. Два студента-практиканта побежали по краю такыра искать дорогу — один вправо, другой влево. Однако через несколько минут удушливый летний зной заставил их перейти на шаг.

Едва заметная дорога оказалась на полкилометра правее. Впрочем, она скоро кончилась около сухого колодца. Дальше поехали по компасу, словно по морю на пароходе. На спидометре появлялись всё новые цифры пройденных километров, но никаких признаков человеческого жилья не встречалось. Делалось жутко при мысли, что мы в пустыне за сотни километров от людей; вдруг произойдёт поломка машины?

Вечером на горизонте показались постройки, но только через час мы подъехали к цели нашего путешествия: это был заброшенный рудник. Три года прошло с тех пор, как он опустел. Два ряда низких саманных домиков с плоскими глинобитными крышами зияли чёрными провалами бывших дверей и окон.

Крыши поросли полынью. Посёлок чем-то напоминал кладбище. В конце его стояло несколько юрт и дымились костры, мычали коровы, сновали женщины с вёдрами. Там жили чабаны с отарами овец в летнее время.

Мы осмотрели домики и решили расположиться в них. Шофёр и лаборант заняли двухкомнатный «особняк», а я одну комнату в соседнем домике. Остальные члены нашей экспедиции решили жить в палатке.

Быстро стало смеркаться. Ярко загорелась первая вечерняя звезда. Наскоро поужинав, я нырнул в спальный мешок и почти сразу уснул, измученный тряской и жарой.

Среди ночи меня разбудили дикие крики на крыше. Кто-то там перемещался с одного конца крыши на другой и орал. Голос не походил ни на звериный, ни на птичий. «Что это может быть?» — думал я, стараясь уснуть, но громкие вопли отгоняли сон.

Вдруг под самым окном грянул выстрел и мгновенная огненная вспышка лизнула потолок. Я вздрогнул, но не успел ещё сесть, как за окном чертыхнулся наш шофёр и раздались его удаляющиеся шаги. Очевидно, его тоже разбудили отвратительные крики и он решил избавиться от них.

Утром выяснилось, что он стрелял по огромному коту. Шофёр даже утверждал, что это была рысь, хотя в пустыне лесному зверю, конечно, нечего было делать. Вокруг посёлка была совершенно открытая равнина, укрыться там было негде. Нарушитель ночной тишины скрывался где-то в брошенных домиках.

С ружьём в руках шофёр обследовал все постройки, но никого в них не обнаружил. А ночью, едва мы улеглись спать, дикие вопли опять понеслись с крыши одного из домиков. Два поспешных выстрела, один за другим, оборвали концерт. Но и на этот раз в темноте шофёр промахнулся.

Утром к нам подъехал старик чабан, и мы рассказали ему о ночной охоте на «рысь».

— Зачим рись? Ета кошака, большой, пёстрый! — пояснил чабан. — Люди кочевал город, а он забылся. Шибоко плохой кошак: ворует усе. Сколько раз его убивать начинал, а он слово знает! Вот и ти не попал! Даём ему мала-мала мяса, а то всю ночь мычить. Вчера забили бросить.

— Чем же, дедушка, кот зимой питается, когда здесь нет людей? — спросил я.

— Кто его знает? Мышей, верно, жрёть.

И в самом деле, вокруг построек всюду виднелись норы песчанок, целыми поселениями. Зверьки вставали на задние лапки и смело бегали недалеко от нас, взмахивая длинными хвостиками с чёрными кисточками. Но почему-то брошенный кот летом их не ловил, предпочитая с риском для жизни вымогать у чабанов ужасным мявом скудные подачки.

Вечером я поставил перед входом в комнату тарелку с молоком. Едва начало смеркаться, как за углом промелькнула тень. Я сидел на ящике не шевелясь. Тень промелькнула ещё раз. Наконец я увидел его. Огромный чёрно-белый кот полз из-за угла совершенно беззвучно прямо к тарелке с молоком, не спуская с меня глаз.

— Кис-кис-кис! — позвал я и всё испортил: как футбольный мяч, кот высоко подпрыгнул и мгновенно исчез.

Больше он не появился. Но утром тарелка оказалась пустой, а ночных воплей никто не слышал.

Несколько вечеров ушло на то, чтобы приучить кота не бросаться в сторону при звуке голоса и съедать молоко при мне.

Однажды вечером я придвинул тарелку с молоком ближе к себе. Кот появился в сумерках и долго неподвижно сидел на том месте, где обычно раньше стояла тарелка. Его глаза горели, и он, поводя усами» смотрел то на меня, то на молоко. Кончик хвоста у него нервно вилял.