Анатолий Рождественский - На поиски динозавров в Гоби

Мы жили в больших палатках монгольского образца, имевших форму полукруга по периметру. Высота палаток была более двух метров, и в них свободно вмещалось вдоль стенок до 6–7 коек. Чтобы упрочить конструкцию, поддерживавшую такой довольно обширный апартамент, две основные мачты соединялись еще поперечной так, что получалась буква «П». От каждого сектора палатки отходила прочная веревка, крепившаяся за длинный железный кол, глубоко вбитый в землю. Изнутри палатки пол придавливался тяжелыми вьючниками и большими камнями. Но и все это не в силах было противостоять стихии.

Наша палатка, в которой жил научный персонал, быстро пришла в движение. В несколько минут камни, державшие пол, разметало в стороны, и начали выскакивать из земли железные колья, крепившие палатку, которая захлопала теперь подобно парусу, попавшему не под ту струю воздуха. Еще напор — и не выдержала громоздкая мачтовая конструкция — поперечина вылетела из соединительной муфты. Следом раздался зловещий треск, и в образовавшуюся дыру со всей яростью ринулся беснующийся ветер, продолжая дальше раздирать палатку, словно тигр, терзающий добычу. Начался «шторм Гобийского моря». Внутри палатки все закружилось вихрем, а наши рты, носы, уши и глаза мгновенно забились отвратительным песком с пылью. Каждое мгновение буря грозила сорвать палатку. На наше счастье под руками оказалась марля, которой мы «бинтовали» кости на раскопках и которая теперь была пущена в ход, чтобы не дать рухнуть мачтам. После отчаянных усилий нам удалось стянуть и укрепить мачты, а затем кое-как закрыть дыру. То же самое происходило в палатке шоферов и рабочих. Ночь была весьма беспокойной. К утру погода угомонилась, но не надолго.

Ефремов решил оставить на Эргиль-Обо для завершения раскопок Эглона и меня, а сам с Новожиловым и Малеевым отправился на Баин-Ширэ, где всеми полевыми работами руководил Пресняков, еще не имевший достаточного опыта в этом деле.

После отъезда Ефремова с половиной отряда нас осталось шестеро: Эглон, Вылежанин с Александровым, двое рабочих и я. Надо было форсировать работу, так как на исходе оказался не только упаковочный материал, но и продукты — весь маршрут мы рассчитывали на неделю, а прошло уже 10 дней.

Днем опять была сильная жара и тишь. На ярко-голубом небе белели небольшие облачка. Вечером, как и вчера, поднялся сильный ветер, а в 2 часа ночи мы все проснулись от невероятного шума. За палаткой бушевала буря, и печка, вернее труба, отвратительно скрежетала о металлическую окантовку, сделанную вокруг трубы на палатке, чтобы не рвать последнюю. Вдруг раздался резкий треск — на верху палатки выдрало клок в полметра. Поперечная мачта опять вышла из соединения, а основные мачты, которые также не следовало бы делать составными, сильно согнулись, грозя либо выскочить из соединения, либо просто переломиться, так как были довольно тонкие. И то и другое было скверно, особенно для меня с Эглоном, потому что наши головы находились как раз около одной из мачт, на которой раскачивались теперь вместе с самой мачтой наши винтовки, бинокли, фляжки, полевые сумки. Вся палатка хлопала, как полотнище. Положение было угрожающим. Все повскакали с постелей. Основные мачты, крепко стянули между собой, а внизу для устойчивости к ним подвязали доски, но не успели поправить одну мачту, где образовалась дыра, как палатка лопнула около второй мачты. Все же и на этот раз нам удалось отстоять палатку. Если вчера сильный ветер налетал порывами, то сегодняшней ночью он дул непрерывно, временами усиливая ярость. Песчаная пыль, летевшая в дыры, быстро наполнила всю палатку, превратив ее в камеру с взвешенными в воздухе частицами, которые могли служить в качестве классического примера коллоидного раствора. В эту ночь, как мы узнали впоследствии, на Баин-Ширэ одну палатку сорвало совсем. Так негостеприимно встречала нас весенняя Гоби.

Утром, когда мы проснулись, в палатке еще клубилась тонкая песчаная пыль, но после 10 часов погода опять успокоилась и стало тепло и тихо. В час дня снова поднялся сильный ветер, принесший дождь, который, к счастью, задел нас лишь стороной, заставив, однако, прервать раскопку и поспешно прятать кости под брезент.

На раскопке для разведения гипса и клея мы стали пользоваться вместо воды снегом, предварительно превращая его в воду. Это делалось из чисто практических соображений, так как за водой приходилось ездить за 12 километров, а снег лежал тут же — на теневой стороне склонов.

Неизвестно, что было хуже: ночные бури, лишавшие нас спокойного сна, или дневной ветер на раскопке, хотя и более слабый, но достаточный, чтобы вывести из состояния душевного равновесия, когда непрерывно получаешь порции песчаной пыли в лицо. Работали только в защитных очках, так как на раскопке сильно «мело», но все равно глаза были воспаленные, а во рту хрустело от песка на зубах. Всё и все совершенно «пропитались» песком. Умывались только на ночь, чтобы не обветривались лицо и руки. Кожа, покрытая загаром, смешанным с грязью и потом, казалась совсем черной.

1 апреля, наша небольшая группа закончила раскопки. За шесть дней было выкопано и собрано около 20 ящиков костей различных млекопитающих, а из самой верхней части толщи — остатки панцирей громадных сухопутных черепах типа современных слоновых. Наши сборы значительно превзошли американские как но количеству, так и по разнообразию фауны.

Последний день работ оказался особенно тяжелым. Все время дул холодный и резкий норд-ост, лицо секло песком. У нас кончилась оберточная бумага, и последний лист, вырванный у меня из рук порывом ветра, отправился в воздушное путешествие. Я не мог простить ветру подобного «хулиганства» и километра два гнался за бумажным змеем, пока он снова не оказался на земле. Гвозди тоже остались только кривые и после распрямления гнулись вновь. Эглон несколько раз из-за этого отшибал себе молотком пальцы и посылал самые нелестные эпитеты в адрес снабжавших нас хозяйственников.

Однако, пожалуй, наиболее печальное произошло в конце: при спуске со склона разбился монолит, в котором находился цельный череп носорога. Ящик весил килограммов 250, и его спускали по склону Александров с рабочим Барановым — оба крепкие молодцы. Ящик, постепенно увеличивая скорость, стал все быстрее тащить их вниз по насыпи, образовавшейся в результате наших раскопок. Баранов, поддерживавший ящик спереди, видимо, испугался и, отпустив его, отскочил в сторону. Один Александров уже не смог справиться, и монолит с бешеной скоростью помчался вниз, кувыркаясь и ударяясь о твердые камни. Через 20 метров он вместе с содержимым разлетелся вдребезги. Каким-то чудом уцелела только нижняя челюсть, хорошо пропитанная клеем. Бедный старый Ян так глубоко был расстроен, что отказался даже от ужина. Это был первый неприятный случай за всю его многолетнюю практику, и он долго не мог простить себе такой утраты. После этого инцидента монолиты спускали только на веревках или тросах.