Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Вначале новое жилище им очень понравилось. Бельчата стали носиться друг за другом по суку, перепрыгивали на сетку, с нее ловко кидались на стенку, потом опять на сук. Даже по потолку изловчились бегать, бесенята.

Я торжествовал: теперь в комнате будет порядок!.. Но не тут-то было! Уже через полчаса бельчатам снова захотелось на волю. Все трое висели на сетке и не сводили с меня умоляющих глаз: «Выпусти, мол! Не будь тюремщиком!»

Сердце все же не камень. И вот рыжие разбойники опять на свободе. «Убирай, хозяин, подальше все бьющееся! Прячь рукописи! Занавешивай полку!»

11 июня. У моих бельчат появился враг. Враг кровожадный, лютый, совершенно недоступный чувству сострадания. У него широкая грудь, сильные мускулистые лапы и на редкость широкая пасть, из которой свисает длинный мокрый язык.

Зовут его Рамсом. Он обязан был караулить дачу одного семейства, переселившегося на днях в наш лесной поселок, но предпочитает бегать по лесу без намордника. На ошейнике его позвякивают три звенышка оборванной цепи.

С того дня, когда бельчата добровольно вернулись из леса в мои широкие карманы, я стал частенько выносить их порезвиться на волю.

Обычно они сразу же устремляются на деревья и носятся там по вершинам. А я пристраиваюсь на траве читать книгу.

Я рассуждал так: если зверькам воля дороже — пускай остаются в лесу. Ну, а решили вернуться — милости просим!

В самом деле, мои питомцы каждый раз натыкались в лесу на что-то страшное и стремглав летели ко мне. Я уносил их домой, где они быстро успокаивались.

Сегодня, едва белочки успели скрыться в спасительные карманы, передо мною оказался Рамс. Буянчик, чувствуя себя в безопасности, высунул голову наружу и процокал что-то по адресу пса, надо думать, не очень лестное, потому что Рамс так и рванулся к карману. Буян, конечно, мгновенно скрылся, мне же пришлось ногой отбиваться от нахальной собаки.

27 июня. Илюша с Колей увлеклись дрессировкой. Скрутили кольцо из ивового прута и, приманивая бельчат лакомствами, вынуждают их прыгать сквозь этот незамысловатый снаряд. Теперь в комнате только и слышно: «Але! Гоп!.. Еще разик — Гоп!.. И еще разок! Не ленись, Соня!»

Дело, кажется, идет на лад. За три дня бельчата приноровились прыгать в кольцо, даже не видя лакомства. Но терпения у зверьков хватает ненадолго. Буян самый способный в дрессировке, но зато и самый нетерпеливый: прыгнет раза три и убегает. А Любочка с Соней за ним: он у них всем верховодит.

При каждой неудаче ребята заново перелистывают книгу Дурова, сосредоточенно выискивая в ней совет, как воспитать терпение у четвероногих учеников.

15 июля. Случилось это на протяжении всего одной недели. В последние дни я ничего не записывал в свой дневник и даже забыл про него. Кто бы мог предположить, что к маленьким зверушкам можно так привязаться!

…Первой погибла Соня.

Прежде чем выпустить бельчат на прогулку, я внимательно огляделся. Рамса нигде не было. Тогда я извлек из кармана Буянчика, поднес его к стволу сосны. Он прыгнул на высохший сук и быстро-быстро помчался вверх по стволу. Только соринки посыпались из-под коготков. Вслед за ним, уже самовольно, выскочила Люба. Наконец и Соня заспешила к залитой солнцем вершине.

Я, как всегда, улегся читать. Вдруг слышу — азартный, с подвыванием лай! Вскочил. Рамс гонял кого-то в высокой траве, бросаясь из стороны в сторону. Сердце сжалось у меня. Я с криком побежал на выручку… Так и есть! Соня со всех ног спешила ко мне, но цепкая трава ужасно мешала ей… Клацнули сильные челюсти, и белочка забилась в зубах у собаки.

Я с разбега ударил Рамса ногой. Тот взвизгнул и, бросив добычу, пустился наутек.

Соня вздрогнула несколько раз у меня на руках и затихла. Много ли надо такой малышке?

Совсем недавно я сам собирался выпустить бельчат. Сейчас же мне хотелось, чтобы они все время были дома, в полной безопасности. Но разве удержишься, если Буян с Любой уже не могут без высоты, без свежего лесного воздуха, настоенного на смолистых шишках, не могут жить без воли?

Целыми днями изнывали они на подоконнике, царапая коготками стекло, отделявшее их от зелени, голубого неба, от притягательной высоты. Ведь они уже познали радость свободы.

И вот я снова несу своих питомцев в лес. На этот раз подальше от дачного поселка, от хищного Рамса, на берег реки, к пионерскому лагерю. До самого обеда скакали и резвились малыши на раздолье.

Люба все же вернулась на зов. Буян же заартачился, не хотел возвращаться в карман. Я зашагал к дому в расчете, что упрямец, испугавшись одиночества, догонит меня, юркнет в карман к своей сестренке или усядется ко мне на плечо, как уже бывало раньше. Он, и правда, пустился было за мной, перелетая с дерева на дерево. По потом то ли утомился, то ли увлекся чем-то — отстал.

«Ну, если решил, что ты уже взрослый, — подумал я, — оставайся в лесу. Рано или поздно это все равно должно было случиться».

И все-таки после обеда я не выдержал — отправился проведать беглеца. Может быть, уже соскучился там, бродяжка, разыскивает мае с Любой.

…Ребячьи крики встревожили меня еще издалека. Так нехорошо, дико, отрывисто кричат они, охваченные стадным чувством, когда творят что-то постыдное: избивают вдесятером одного или преследуют какое-то слабое, совершенно беззащитное перед ними существо.

К сожалению, я не ошибся. Мальчишки гоняли по деревьям Буяна. Гоняли, чувствовалось, давно и упорно, потому что шустрый неутомимый Буян на этот раз еле перепрыгивал с ветки на ветку. (Как мотом выяснилось, он был уже ранен). В него летели комья земли, пилки, сосновые шишки.

Моего крика не было слышно за диким улюлюканьем, свистом и ноем. Я опоздал. Один из мальчишек куском дерна точно попал в бельчонка. Распушив хвост, Буян спланировал на землю с шестиметровой высоты, снова взметнулся было вверх по стволу… увы, без прежнего проворства. Мальчишка сграбастал его обеими руками, прижал к шершавой коре. Буян вывернулся, сумел-таки укусить негодника за палец. И за это поплатился жизнью.

Я вырвал у юного палача из рук уже вялый комочек. Умирал Буки долго и мучительно: вздрагивал, кашлял с кровавыми пузырями, задыхался. Недавно такие веселые карие глазенки медленно мутнели, как бы уходили под воду, и в них мне все чудился мучительный вопрос: «За что?»

В самом деле — за что? За что убиваем мы живую красоту леса— белок, которые случайно уцелели еще вблизи дачных поселков, зайчонка, ставшего чуть ли не экзотической редкостью там, где расселился человек, голосистых пичужек? Почему не полюбоваться на изумительно красивые, грациозные движения жизнерадостного зверька? Обязательно изловить, убить, уничтожить!

Не есть ли это отвратительнейшее проявление собственничества? Мели зверек общий, ничей, пусть будет моим! Хотя бы мертвым, но моим!