Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Никому, кроме Диляры, барс не дозволял приближаться к своей клетке. Шакира он ненавидел люто, неутолимо. Стоило тому показаться на крыльце, барс тотчас принимался неистово сотрясать решетку, хрипел от ярости и кровянил десны, пытаясь перекусить толстые стальные прутья.

— Только поломай зубы, шайтан! Поломай только, шкуру на чучело сдеру! — грозился Шакир, но спешил все-таки убраться с глаз долой.

Не терпел барс и чабанов, которые заезжали на кордон, прослышав, что объездчик изловил редкостного зверя. Атаки снежного барса были так молниеносны и сокрушительны, что никакая решетка не показалась бы достаточно прочной. От грозного рыка ошалело метались у коновязи лошади, раздирая удилами губы, и чабаны торопились уехать и долго еще опасливо озирались и проклинали пятнистого дикаря.

Тем удивительней была терпимость, с какой барс относился к Диляре, тонкой и гибкой, как побег барбариса. Никому другому не разрешал гордец наливать воду в поилку и бросать сквозь решетку ломтики свежей баранины. Воду, оставаясь наедине, барс пил, но до мяса не притрагивался вовсе.

— Все упрямишься, ирбис, — тихонько корила его Диля. — За целую неделю ни единого кусочка… Ты ведь умрешь так, ирбис.

Железным крючком она вытягивала из клетки нетронутые, почерневшие кусочки мяса с намертво вцепившимися в них зелеными мухами.

— Вот ведь и лапа так разболелась, потому что не ешь ничего, ирбис.

Диля называла гордого пленника по-киргизски. В слове «ирбис» ей слышалось что-то величавое, сильное.

Барс возлежал на соломенном крошеве и отрешенно смотрел мимо Диляры куда-то вдаль, туда, где в ясную погоду синеют поднебесные горы Тянь-Шань, а сейчас лишь ползли по самой земле хмурые, отягощенные влагою тучи…

Ох, уж эти нескончаемые дожди! Из-за них все несчастья. Давным-давно приехала бы за барсом машина, отвезли бы его в город, на зообазу. Там и врач, и понимающие в уходе люди. Дядя Шакир умеет только ловить зверей, ухаживать же за ними считает «бабьим делом».

Особенно закичился дядя после той статьи в газете, где его назвали самым бесстрашным барсоловом. И правда, не всякий решится идти на барса в одиночку. Но Диле кажется, не в одном бесстрашии тут дело. Жаден Шакир. Ни с кем не желает делить добычу. А деньги за барса платят на зообазе немалые.

— Опять не жрал ничего? — встречает Дилю в сенях Шакир.

Диля виновато вздыхает и молча ставит на скамью миоку с почерневшим мясом.

— Пон-нятно! А лапа как у него?

— Хуже стало. Распухла вся. Он ее уж и не лижет больше.

Шакир в бессильной злобе стискивает кулаки.

— Сдохнет ведь, шкура барабанная! Сдохнет, шайтан! Пропали денежки.

От его слов у Дили сжимается сердечко. Она и сама чувствует — умрет барс. Вот уже третий день он почти не встает, не мечется, как вначале по клетке, не обнюхивает углы, не расцарапывает когтями каждую щелку. Только ярость при виде человека воскрешает в нем ненадолго прежние силы.

Снова дождь застрекотал по тесовой крыше, захлюпала струя воды, стекая в позеленевшую бочку.

Может ли быть что-нибудь более нудное, удручающее, чем затяжной дождь в горах? Каждый вечер Диля засыпает под монотонное бульканье воды в переполненной бочке, и первое, что она слышит, просыпаясь по утрам, — все то же унылое бульканье и всхлипыванье за окном. Утро похоже на вечер, день — на бесконечно затянувшиеся сумерки.

Разумеется, никакая машина не доберется к ним в такую непогодь. Наверно, и мосты уже посносило в низинах. На что смирна и безобидна была горная речушка возле кордона. Диля, бывало, шутя, не замочив кеды, перепрыгивала на другой берег с камня на камень. А после таких дождей речушка будто осатанела: ревет, плюется пеной, катит по дну громыхающие валуны.

Шакир долго раздумывал о чем-то, поколачивая кулаком о кулак, потом решительно сорвал с гвоздя ременную плетку — камчу. Заплетенный на ее конце свинцовый шарик щелкнул по досчатой стене.

— Поеду! — сказал Шакир. — В район съезжу, ветеринара привезу. Привезу, если б даже его силком к седлу привязывать пришлось. Два дня одна проживешь. Продукты знаешь где. У барса все время чтобы свежатинка была. Достанешь из ледника остатки баранины.

Шакир влез в пересохший у костров, заскрежетавший, как жесть, брезентовый плащ, нахлобучил до бровей капюшон и головою вперед нырнул с крыльца под дождевую завесу. Тотчас сквозь стеклянистый шелест струй прорвалось грозное рычанье, загромыхала решетка под навесом. Шакир поскользнулся на размытой глине, упал в грязь и, внезапно освирепев, бросился к клетке барса.

Диля не сразу поняла, что происходит там, за мерцающей сеткой дождя. Она только слышала прерывистый, похожий на стон, рев барса и тупые размеренные удары. Догадка, что Шакир избивает своего пленника, показалась слишком нелепой, и все же она метнулась сквозь дождь под темный навес.

Барс кидался на решетку, охватывая ее широко раскинутыми лапами и застывал на какую-то долю секунды, словно распятый на черных стальных прутьях. В этот миг Шакир и наносил свой разящий удар. Он далеко откидывал назад руку и хлестал камчою в полный мах — метко, жестоко, неотвратимо. Свинцовый шарик влипал то в грудь зверя, то в белесый живот, то рубил по широкой лапе. А барс все кидался навстречу ударам и в отчаянье грыз неподатливый металл. В конюшне, за стеной, испуганно всхрапывал Комуз и бил копытами в гулкие бревна.

Диля вскрикнула, с кошачьей цепкостью повисла на жесткой руке Шакира, но тотчас оказалась под клеткой, на пыльной земле, испещренной соломенной трухой и куриным пометом.

— Суется тут под руку! — прохрипел Шакир, поднимая ее. — Заступница нашлась. Сколько крови перепортил мне этот упрямый дьявол! Сдохнет ведь не сегодня — завтра, а все кидается. У, сатана непокорная!

Он снова замахнулся на барса, атакующего решетку, но не ударил, а лишь слегка подтолкнул Диляру в спину.

— Пошла домой, жалелыцица! Меня бы пожалела, а не этого разбойника. В этакий дождь за сотню верст в седле трястись… А целого барана не жаль тебе, что сгубили ради этой упрямой твари? Если б ка базаре столько мяса продать… Ну, иди иди! Не смотри волчонком.

Вскоре Комуз, явно недовольный, что его оседлали в такую непогодь, встряхивая головой и покусывая удила, вынес Шакира за ворота, и оба утонули в водянистой мгле.

Весь мир заткала унылая, тускло мерцающая сетка дождя. Временами мрак сгущался настолько, что пропадала из вида даже ель, маячившая у самой калитки. Это означало: через кордон проползает плотная туча.