Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Никогда в жизни не простил бы я себе, упустив такой снимок. Осторожно отстранил я ветку лиственницы, которую все еще придерживал пальцами, с затаенным дыханием поднес к глазам свой полуавтоматический «фэд».

Изумительно! Мишка отлично умещался в кадре… Теперь сдвинуть аппарат чуточку вбок, чтобы перед носом у него оказалось больше пространства, чем сзади. Так… Сейчас в светящейся кадровой рамке у меня бесценное сокровище. Чтобы увековечить его, нужно лишь надавить пальцем спусковую кнопку… Но что это? Кнопка свободно проваливается, и никакого щелчка!

Обычно по тайге я всегда ходил со взведенным затвором: иногда и секунда дорога… Проклятье! Совсем забыл, что полчаса назад снимал кедровку на ветке… Но еще есть время. Спокойствие…

Большим пальцем передвигаю вперед блестящий рычажок. Назад его возвращает довольно сильная пружина. Надо бы придержать. Но, видимо, от волнения палец дрогнул, и рычаг отскакивает на свое место с чуть слышным клацаньем.

Снова прицеливаюсь через видоискатель… Странно! Мишка уже не умещается в горизонтальном кадре. Машинально поворачиваю аппарат на девяносто градусов. Вот теперь все в порядке! Великолепно! Громадный, во весь кадр, медведище стоит на задних лапах, пластично, выпукло и четко вырисованный на фоне тайги теплыми солнечными бликами. Исторический снимок!

…Только почему же он на задних лапах?!

Щелчка затвора я уже не слышал. Аппарат выпал из рук и закачался на ремешке.

Теперь было видно и безо всякого видоискателя: медведь шел на меня, грузно переступая великаньими лапами, и длинная шерсть, свисавшая на ляжках, подрагивала при каждом шаге, и колыхался обвисший книзу живот.

Клацанье металла, очевидно, настолько выделялось на фоне привычных лесных шумов, что чуткий зверь услышал его на расстоянии, за шумом бегущей воды, хрустом кустов и тысячью всяческих шорохов, которыми плотно заткана таежная тишина.

…Но что же все-таки делать? Дожидаться, пока топтыгин проломит податливую ширму лиственничника и обнаружит за ней непрошеного гостя? Пугливый зайчонок, который скрытно живет у нас в душе, опять подталкивает: «Беги! Пока не поздно, беги!» И хорошо, что мы не всегда следуем его совету. Кто знает, довелось бы мне рассказать эту историю, если б вздумал тогда искать спасения в бегстве?

Опыт общения со зверями не раз доказывал мне непреложность по крайней мере, одного правила: «Хочешь уцелеть, показывай, что не боишься!»

В самом деле, как только я с криком выскочил на поляну (что я тогда кричал, убей, не вспомню), громадный мишка струхнул. Он глухо рявкнул и уже опустился на все четыре лапы, явно готовый задать тягу. Наверно, так бы оно и случилось, если б хватило у меня задора сделать хотя бы еще один шаг ему навстречу. Но я, внезапно онемев, замер у самого края поляны. Солнце ударило мне прямо в глаза, и это почему-то ошеломило и обезоружило меня.

Секунду-другую бурый великан выжидал. Потом плавно, без малейшего усилия вскинул на дыбы свое тяжеленное тело и повернулся ко мне с рычаньем, в котором слышалась, помимо угрозы, еще и настороженность.

«Если двинется навстречу, нужно напугать его. Во что бы то ни стало напугать! Хотя бы ударить кулаком по носу!» — подумал я. Но, прикинув расстояние и здраво оценив свой рост, понял, что до носа великана мне кулаком не достать. Разве что мишка догадается нагнуться.

Он высился надо мной громадной бурой коряжиной, будто только что вывороченной из земли, и был особенно страшен оттого, что стоял против солнца, и я не мог видеть выражения его глаз. Только клыки белели в приоткрытой пасти.

Как мне хотелось тогда, чтобы все это было не всерьез, понарошку, чтобы все это оказалось только скверным сном — тайга, неправдоподобно огромный медведище на задних лапах, безучастный говор недалекой речушки.

Но мишка стоял передо мною живой, реальный. Я слышал его горловое урчанье, посапыванье, видел устрашающей длины когти на обвисших передних лапах.

Конечно, медведь должен был все-таки понять, что он несравненно сильнее меня, и смущало его вначале лишь то, что слабое двуногое существо не только не убегает от него, хозяина тайги, но само даже выскочило навстречу. Не кроется ли здесь какого подвоха?

И вот он неуверенно переступил ногами, затем тронулся, вытянув вперед шею и издавая звуки, похожие на хрюканье. Я не сказал бы, что грузная валкая поступь медведя была очень уж решительной. Подступал он ко мне боком и прикрывался лапой, как боксер, опасающийся неожиданного и разящего удара.

— Стой! — заорал я во всю силу вернувшегося ко мне голоса и замахнулся на бурого великана.

Мишка и в самом деле остановился. Мало того, испуганно вскинул обе передние лапы, защищая голову. Тут я заметал, что по косматой груди его, заскакивая на морду, мечутся яркие солнечные блики. И там, где чиркал этот неведомо откуда взявшийся зайчик, медвежья шерсть вспыхивала рыжим огоньком.

Так вот оно что! Мишке плеснуло в глаза как бы расплавленным солнцем… Только откуда же так кстати выскочил этот спасительный луч?

Мишка снова переступил ко мне навстречу. Переднюю лапу, широкую, как лопата, он на всякий случай держал наготове перед мордой. Я невольно отшатнулся. Висевший на ремешке «фэд» мягко толкнул меня в грудь… и тотчас стайка молниеносно проворных зайчиков запрыгала у медведя на брюхе.

Так вот откуда они! Чехол с аппарата был откинут, а хромированные детали, объектив, стекло экспонометра — все это идеальные отражатели!

Обеими руками я схватил аппарат и стрельнул мишке по глазам пучком яростных солнечных лучей.

А дальше произошло нечто непонятное. Я видел, как мишка снова вскинул обе лапы, защищая глаза, видел, как мягко повалился вдруг в мою сторону. Мне показалось: он ринулся в решительную атаку. Я невольно зажмурился.

Но пронеслось мгновенье. Еще одно… Прошла целая секунда. Другая… Мирно журчала и плескалась сбоку речушка. Просвистели над головой крылья какой-то птицы. Хрустнула ветка вдали…

Кто не испытал этого счастливого ощущения, когда словно бы заново возвращаешься к жизни?

После этой встречи я еще пять дней шел через тайгу, где по компасу, где вдоль рек и речушек. Не раз доводилось встречать задиры от медвежьих когтей на деревьях (так они помечают пределы своих владений). Видел и следы топтыгина, иногда совсем свежие.

Два дня стегал меня нудный, не знающий устали дождь. За кассету с драгоценной пленкой я был все же спокоен: завернутая в целлофановый мешочек она лежала на самом дне в кармашке рюкзака. Беда обнаружилась лишь случайно, на вечернем привале — понадобились спички, хранившиеся в том же мешочке. Увы! На дне кармашка булькала целая лужа. Вода проникла и в целлофановый мешочек. И пострадала-то пленка от сущего пустяка: задрался клапан на кармашке, и дождь капля за каплей налил внутрь больше стакана.