Виктор Балашов - Живи, ирбис!

— Ну, уж это дудки! — возмутился Шакир. — Сами полазьте-ка за ним целый месяц по горам, изловите, свяжите, в дороге с ним помучайтесь, а потом отпускайте к аллаху! Чужим-то добром легко распоряжаться.

— По-вашему, пусть лучше сдохнет?

— Пусть дохнет! — Шакир нацелился грязным каблуком в голову барса. — У, образина упрямая! Пристрелю завтра. Утром же прикончу! Дадут тридцатку за шкуру, все-таки не совсем задарма валандался в ним!

Доктор придвинулся к решетке, как бы готовясь защищать больного зверя.

— Стрелять его не имеете права! Разрешение давалось вам на отлов, не на отстрел. Отстрел барсов давно уже запрещен, вы знаете. — Рассыпавшаяся у него в руках, так и не прикуренная сигарета полетела наземь. — А выпустите зверя, барана я вам оплачу, тридцать рублей вышлю из своей зарплаты. С собой только нет денег, — сказал доктор. — Можете вы мне поверить до получки?

— Пошли вы со своей тридцаткой! — Шакир размашисто зашагал к крыльцу. — Привез, называется, лекаря! На свою шею.

Варе тотчас перестал рычать, упал на живот и закрыл в изнеможении глаза.

— Значит, он все-таки умрет? — испуганно спросила Диля у доктора. — Обязательно умрет?

Ответить доктор не успел: из дома, так и не сняв свой дорожный плащ, выбежал, топоча по крыльцу сапогами, Шакир и стал отвязывать Комуза. Усталый конь вскинул понуро склоненную голову и попятился от сердитого хозяина.

— К Ибрагиму съезжу! — крикнул Шакир Диляре. — Покормишь тут лекаря. И лошадь его тоже.

Ибрагим, кузнец из ближнего кишлака, отливал для Шакира жаканы — свинцовые пули, годные хоть и против медведя. Не за тем ли отправился к нему Шакир сейчас? А, может быть, просто не хотел ночевать под одной крышей с доктором? Как бы то ни было, к ночи он не вернулся.

В черные окна стучался ветер, заставляя вздрагивать и вытягиваться лоскуток пламени в керосиновой лампе. Диля угощала доктора крепким зеленым чаем с диким медом и слушала его рассказы про бароов. Как ни странно, доктор знал о них даже больше, чем Шакир. Так, например, Диля впервые узнала от доктора, что барсы полезны. Оказывается, добычей их становятся чаще всего больные, малоподвижные козероги, которые могли бы заразить все стадо.

— Как знать, — говорил доктор, — возможно, и туры в горах стали редкостью не только из-за пули охотников, но также и оттого, что перевели барсов. Зоологи опасаются, как бы этот красивейший из хищников скоро вовсе не исчез с лица земли.

Во сне Диля снова увидела горы. Светились на неприступных вершинах снега, звенели в мягких лугах хрустально-прозрачные ручьи, а плывущие в небе облака были огромны и причудливы, как материки. По склону горы, чуть прихрамывая, поднимался барс и вынюхивал в зарослях арчевника спасительные для него чудодейственные травы.

Проснулась Диля на рассвете. Доктор уже собирался в путь. Диля проводила гостя до ручья и долго смотрела вслед и махала рукой, когда всадник оборачивался.

Впервые за долгие дни ненастья над горами расцветала оранжевая заря, а в лесу несмело перекликались совсем было умолкнувшие птицы.

Барс не повернул головы, даже не повел глазом, когда Диля приблизилась к решетке. Отрешенно, будто уже из другого мира, смотрел он, как над горами, сбросившими наконец мрачную чадру облаков, разливается ласковый свет зари, как синие туманы всплывают, лениво клубясь, из долины и текут вверх, затопляя леса на склонах. Барс даже не шевельнулся, когда взошло долгожданное солнце, и лучи его зажгли холодный пожар снегов на вершинах, и каждую каплю росы обратили в сверкающий алмаз.

Все это вершилось в мире, уже чуждом для барса, в мире, с которым он скоро должен был расстаться навсегда.

— Ты уже и солнышку не радуешься, ирбис? — печально спросила Диля. Она заметила — ночью барс не притронулся даже к воде в поилке.

— Что же мне с тобой делать, ирбис?

Диля задумалась, опершись на решетку и чувствуя, как мертвящий холод металла ползет от руки к самому сердцу. Потом торопливо, словно боялась, что не хватит решимости, принялась раскручивать ржавую проволоку на засове клетки… Теперь, если поднатужиться, можно отодвинуть вбок массивную дверь. Сердце пичужкой забилось в груди, когда заскрипел ржавый железный полоз. Из клетки дохнуло сырой затхлостью хлева. На землю вместе с соломой выпал клок длинной золотистой шерсти.

Диля отпрянула, не сомневаясь, что барс тотчас воспользуется лазейкой… Но тот даже не обернулся. По-прежнему безучастно смотрел он на разлинованные решеткой синие, со снеговой каймою горы, на перья розовых облаков в чистейшем, отмытом до сверкающей голубизны небе. Смотрел и не шевелился.

— Иди же, ирбис! — негромко поторопила Диля. — Ты свободен!

Барс лишь недовольно прижал уши. Он хотел, чтобы в последний сон его проводили привычные и отрадные звуки: ровный шелестящий шум далекого водопада, бульканье говорливого ручья, что скакал по каменистому ложу прямо за оградой, воркованье лесного голубя на ближнем дереве.

— Скорей же, ирбис! — забеспокоилась Диля. — Не то вернется Шакир…

Барс не шевельнулся. Юркий воробей влетел в открытую клетку, поклевал что-то в соломе и вылетел с жизнерадостным чириканьем. Диле показалось, где-то вдалеке, за поворотом, цокнули по камню конские копыта.

— Послушай, ирбис… Ну, посмотри же на меня!

Она просунула руку меж прутьями решетки и, помедлив, положила-ее на широкую шелковистую лапу. Барс всколыхнулся всем поим большим телом, удивленно посмотрел на тонкую детскую ручонку, потянулся к ней мордой. Диля вся напряглась, чтобы превозмочь страх и не отдернуть ладошку. Но барс лишь обнюхал ее пальцы, лизнул их сухим горячим языком. Это доброе прикосновенье окончательно растрогало Дилю. Уже безо всякой опаски она доотка-иа оттолкнула дверцу клетки и позвала, протягивая к пленнику руки.

— Иди ко мне, ирбис! Пожалуйста! Иди, хороший…

Луч солнца прорвался в клетку, засверкал, заискрился в соломенной подстилке. Барс вздрогнул, будто пронизанный электрическим током, поднялся и, держа на весу больную лапу, заковылял навстречу солнцу.

Прежде чем выбраться наружу, он несколько мгновений простоял, позолоченный солнцем, на пороге клетки, упиваясь благоуханьем лета. Кончик хвоста его оживленно задергался, худое тело напружинилось, словно перед прыжком, в потухших глазах снова зарделся живой огонек.

По-кошачьи мягко барс соскользнул на землю, присел, молниеносно и зорко оглянувшись во все стороны. Потом метнулся через двор, одним прыжком взлетел на пирамиду бревен, приваленных к забору, еще раз оглянулся и плавно, не перевалился, а словно бы перетёк через забор в заросли барбариса.

С минуту его вовсе не было видно, и только забравшись на чердачную лесенку, Диля заметила уже далеко, на противоположном склоне горы, его золотистое тело, то угасавшее в тени, то пламенно попыхивающее на солнце. Прихрамывая, барс поднимался все выше и выше, будто его неудержимо влекло к себе чистое свеченье снегов на вершинах.