Андрей Кашкаров - Бывший горожанин в деревне. Лучшие рецепты для загородной жизни

Знаю, что людей, живущих на селе сегодня, я не удивлю и не взволную своим рассказом. Я пишу для тех, кто говорит и не делает, кто «руководит», а сам не смеет наладить жизнь. Бог с ними… Понимают ли это в верхах?

Пусть приедут, пусть поживут годик-другой среди деревенских просторов и таких же масштабов бед. Пусть сделают хоть один сенокос, померзнут в лесах и вспотеют на лесной делянке. Тогда им поверят.

А пока о них не думают вовсе. О них забыли, и о них не вспомнят.

А теперь и льнозавода как такового нет, и маслозавода в Верховажье нет. И не происходит ли при всеобщем попустительстве трансформация русского крестьянина в это самое «быдло», как любят выражаться некоторые не чистые на руку деятели?

Маслозавод развален, но вся его территория со складами и корпусами теперь под контролем предпринимателя по прозвищу «Гоголь», которому до своих же деревенских и дела нет. Восстанавливать производство не спешат, а помещения используют как склады под завозное пиво.

Что оставляет равнодушным деревенского избирателя?

Популизм. Когда мы хвалим, а хвалим мы редко, мы не говорим: «он умен», или он «безукоризненно честен», или «он умеет работать». Мы с удовольствием отмечаем: «он умеет говорить», «он хороший оратор». Этим сказано все.

А «хороший оратор» в наших устах означает, что такой-то может говорить по нескольку часов и срывать бурю аплодисментов. Я часто слышал великолепные речи, смысл которых, каюсь, ускользал от меня с учетом многолетнего пагубного попустительства (как будто бы проблема появилась вчера): «…душа болит за Россию», «…перестать кошмарить малый бизнес».

Оратор «плакал» и слушатели «рыдали». Но отчего он плакал, и почему мы рыдали – никто из нас по совести не сумеет сказать. Будем верить, если уж не можем надеяться. И не уместно ли на этот раз сказать: «Господи, помоги моему неверию?»

Селянин скорее доверится какому-нибудь местному пьянице, чем «высокопросвещенному» гостю из Москвы или Петербурга.

Никакие партии при всей их кажущейся силе не властны распоряжаться сотнями и тысячами душ, без хотя бы пассивного, хотя бы молчаливого согласия народа.

Если бы селяне ощущали «пришельца», как любимого сына своего, имел бы последний столь не завидный результат выборов?

Взгляд на вещи и речи местного

Приезжие, на взгляд и по разговорам меж селянами, – «царство теней», насквозь проникнуты гордыней, а не смирением. Об этом говорил Ефрем Сирин «Дух праздности, унынья, любоначалья не даждь ми».

Мне же говорили: «ты счастлив, потому что ты с ними только воюешь, но не живешь, а мы – живем…» и «…чтобы правильно общаться, надо уважать людей, и ко встречам с ними нужно готовиться».

Народ чувствует инстинктивно, что «гордый взор иноплеменный» не может увидеть его истинных нужд, не может, как бы ни стремился, проникнуть в глубокую сущность его желаний.

Приезжие – богачи или руководимы богачами, – думает селянин. А таких село не примет, таких село знать не хочет. И этот новый «руководитель» с помощью денег, да и если бог не обидел его вдобавок красноречием, пройдет только несколько шажков вперед, соберет голоса лишь нескольких жителей.

Самая большая подлость государственной машины проявляется, когда человек вынужден выбирать между куском хлеба и совестью. Мы эту ситуацию видим каждый день. Результаты проявляются сегодня и еще проявятся завтра – выросло поколение молодых людей, видящих эту ситуацию каждый день.