Василий Алферов - Утро года

— А если мы и вправду много найдем меду, — говорил он, — то, пожалуй, и не унесем?

— Я сбегаю за лошадью, — сказал Петька.

Вид у него был такой, как будто мед уже найден и дело оставалось только за подводой. Яшка взглянул на свою рубашку:

— Мы с мамой не будем весь мед есть, оставим маленько, а остальной продадим. У меня рубахи нет новой и шапки.

— А мы себе весь оставим, — похвалился Петька.

— Нечего заранее загадывать, — сказал я. — Когда найдем, тогда видно будет.

Скоро мы дошли и до Барского пчельника. Шесть верст остались позади. От радости запели шуточную частушку:

Мы уже много часов ходили по лесу. Побывали на дне самого глубокого оврага, отдохнули там, попили родниковой воды. Каждое дупло осмотрели, взбирались на деревья, ощупывали их со всех сторон. Много приметили кудрявых кустов доспевающей калины, много видели вьющегося, остро пахнущего хмеля, но дикого улья с медом нам так и не попадалось. Петька первый высказал недовольство нашей затеей:

— Все равно меду не найдем. Идемте домой, а то скоро вечер будет.

Яшка насмешливо спросил:

— Что, испугался?

— Ничуть не испугался, а так — идти пора.

Решили дойти до поляны, около которой стояло много высоких старых деревьев, а если там ничего не будет, наломать веников и отправиться домой.

Шли по отдельности, неподалеку друг от друга. Немного не дойдя до поляны, Петька крикнул:

— Сюда, скорее сюда!

С затаенным дыханием мы бросились к нему.

— Смотрите, это, наверно, здесь гнездится дикий рой, — показал Петька на довольно большую ноздреватую «горку», искусно расположенную в развилине старого дерева.

«Горка» была темно-желтого цвета, на ней ярко обозначались ячейки, густо опутанные нитями тенет. Дерево было тонкое и от корня гладкое: взобраться по нему было трудно. Тогда Яшка быстро срезал ореховую палку, очистил ее и, чтобы узнать, есть ли в этой «горке» мед, ткнул в нее палкой… Он ткнул сначала в одно место, потом в другое, третье. И… о ужас! Это было осиное гнездо. Потревоженные осы мгновенно вылетели и огромной стаей набросились на нас.

Растерявшись, мы стояли на месте, не зная, что делать. Но первые укусы так обожгли нас, что мы не могли больше стоять и раздумывать и начали яростно отбиваться, размахивая руками.

— Бежим! — крикнул я.

Петька заторопился, споткнулся о пень и упал. Осы тучей налетели на него, впились в тело. Петька отчаянно закричал:

— А-ай!

Мы бежали и отбивались, а осы гнались за нами и жалили руки, лицо, шею. И только когда мы выбежали из лесу и очутились на чистом месте, они перестали преследовать нас.

Выйдя на дорогу, решили передохнуть. Неподалеку виднелась старая часовня. Оказалось, что мы пробежали почти половину пути.

Однако нам было не до отдыха. Искусанные места жгло, как огнем. Петька сидел в стороне и извивался от боли. Мне и Яшке тоже было нелегко, но мы терпели. Яшка упрекнул Петьку:

— Все из-за тебя! — сердито сказал он. — «Рой тут!» А сам и не знаешь.

— А если ты знал, зачем палкой тыкал? — всхлипывая, отвечал Петька.

Яшка сморщил свой птичий нос и с тоской посмотрел в сторону села.

Чем ближе мы подходили к дому, тем сильнее болели искусанные места. На выгоне, около гумен, присели, переглянулись и не узнали друг друга. Лица вспухли, перекосились, глаза заплыли. Мы страшно перепугались. Петька, ощупав у себя вспухшую верхнюю губу, с плачем побежал от нас. Я сказал Яшке:

— Ну, теперь наябедничает!..

Так и получилось. Петька свалил все на меня и Яшку, сказал, что это мы его уговорили идти в Барский пчельник. Петькина мать, по обыкновению, устроила скандал на всю улицу. Она стояла около нашей избы, грозила, требовала, чтобы меня при ней же выпороли. То же самое требовала она и от Яшкиной матери.

Чувствуя, что дело может кончиться плохо для нас, мы убежали к Яшкиному дедушке на бахчи. Дорофеич встретил нас приветливо. Яшку и меня он любил и называл затейниками.

— А, дружки-затейники! Что это вы на ночь глядя?

Мы объяснили ему.

— Ах она атаман-баба! — рассердился Дорофеич. — Требует, чтобы выпороли? На-ка тебе. За что?.. Ну ладно, ребятки, — уже более спокойно заговорил он, — отдохните маленько, а потом дровец наберите. К ужину будем варить похлебку. А с Петькой больше не водитесь. Ябеда он ябеда и есть.

Когда мы уходили за дровами в ближний овраг, на бахчи, возвращаясь с поля, забежала тетка Фрося, Яшкина крестная, и передала Дорофеичу большую горбушку хлеба и два печеных яйца. Старик рассказал ей про нас, просил сообщить домашним, чтобы они не беспокоились.

…На следующий день, к вечеру, на бахчи пришел мой отец. Поздоровавшись с Дорофеичем, он спросил:

— Ну, как живут тут у тебя наши беглецы?

— Ничего, живут. Вон в овраге краску какую-то раскопали. Говорят, что ею можно избы красить.

— А где они? — поинтересовался отец.

— За дровами пошли. Вот-вот должны подойти.

Возвращаясь с дровами, Яшка первый заметил отца и испуганно зашептал:

— Смотри, Вась, дядя Гриша пришел…

Но я не испугался. Если бы это пришла мать, дело другое. Я знал, что отец меня не тронет, и шел смело.

— Ага, вот где я вас, голубчиков, поймал! — нарочно строгим голосом сказал отец, когда мы подошли к шалашу. — Собирайтесь-ка. Домой пойдем.

— Я боюсь, меня мама побьет! — заплакал Яшка.

— Не бойся, мать не тронет, — успокоил его отец.

Когда мы с отцом вошли к себе в избу, мать всплеснула руками и запричитала:

— Владычица, за какие грехи ты послала мне такого дитятку! Терпенья моего больше нет, хоть руки на себя накладывай! Отвези ты его, Григорий, в Самару, — обратилась она к отцу, — отдай куда-нибудь в ученье или на работу определи. Ох, господи, долго ли мне с ним придется маяться? Отвези, говорю, все одним ртом меньше будет.

— Ладно тебе, мать. Поставила бы лучше самоварчик нам. Чайку что-то хочется, — миролюбиво проговорил отец.

— Да ты что, ополоумел? — еще громче закричала мать. — Какой тебе чаек? Все лето сахару не покупали, а ему — самоварчик!

— Эх, не понимаешь ты, мать, — засмеялся отец. — Мы с медком попьем. Сынок наш за медом ходил, а ты о сахаре разговор ведешь…

— Взять бы ремень да всыпать хорошенько, вот тогда и был бы ему медок, — ужасно спокойно сказала мать.

— Ну, как бы не так! — возразил отец. — Им и без того досталось горячего до слез. А ну-ка, расскажи, сынок, как вас там осы-то жалили.

Я начал рассказывать.

Моя мать жала рожь на самой ближней полоске — за Артамоновым колодцем. Уходила она из дому чуть свет, как и все другие жницы. По холодку дело шло куда спорее, чем в самую жару. И спина меньше болела, да и жаворонки пели задорнее.