Стелла Брюер - Шимпанзе горы Ассерик

После отъезда Клода наш маленький, работающий на керосине холодильник буквально ломился от всякой снеди: свежих овощей, мяса, нескольких видов сыра, яиц и, что было, пожалуй, важнее всего, куска сливочного масла. Но, кроме продуктов, Клод привез с собой Рене, который когда-то помогал мне выпускать на волю первую партию обезьян и теперь собирался остаться с нами.

Прошло несколько дней, как уехал Клод. Однажды ночью я вдруг проснулась. Сияла луна, все вокруг было тихо и спокойно, но я не могла избавиться от тревожного чувства, которое, собственно, меня и разбудило. Я напрягла слух и, не уловив никаких звуков, снова задремала. Раздавшийся шорох быстро вернул меня к действительности — кто-то пытался приподнять служивший крышей брезент и проникнуть в хижину. Я лежала не шевелясь, уставившись в темный угол, из которого доносились шелест и шуршание. Потом медленно протянула руку, взяла фонарь, нацелилась им в сторону угла и стала ждать. Между тем звуки сделались громче и настойчивее — кто-то с силой тянул за край брезента. Я зажгла фонарь — луч света упал на темную, волосатую руку и испуганное лицо Уильяма. Я спрыгнула с постели, открыла дверь хижины и выскочила наружу. Уильям уже удирал от меня в овраг. Я догнала его, строго-настрого приказав ложиться спать, проследила, как он залез по пятнистым от луны веткам в свое гнездо, и вернулась в хижину. В полной уверенности, что до утра Уильям уже не придет, я решила закрепить брезент на крыше при свете дня.

Через некоторое время я снова проснулась. Снаружи лил дождь, мелкие брызги через зарешеченные окна попадали ко мне на кровать, на лицо. Чтобы опустить брезентовые шторки, надо было выйти на улицу, мокнуть же не хотелось, и я решила передвинуть кровать ближе к стене, где было посуше.

Я потянулась за фонарем. Но его не оказалось на месте. Решив, что я оставила его возле двери, когда возвращалась после ночной прогулки, я села и, спустив ноги, стала шарить по полу в поисках комнатных туфель. Вдруг я коснулась пальцами чего-то холодного и мягкого. Едва не закричав от ужаса, я отдернула ноги и снова подняла их на кровать — ступни были покрыты каким-то жиром. Я еще раз протянула руку и, пошарив вокруг, наткнулась на коробок спичек. Дрожащий язычок пламени осветил на миг внутренность хижины, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы поразиться царящему там беспорядку.

Боже мой, подумала я, должно быть, перед дождем пронесся сильный ураган! Я зажгла вторую спичку, чтобы рассмотреть, на что я наступила, — на полу лежал кусок сливочного масла. Пожалуй, никакой, даже самый сильный, ураган не смог бы выдуть его из холодильника. Я стала смутно догадываться, в чем дело. С помощью пятой спички мне удалось обнаружить фонарик: он лежал возле кровати в разобранном виде, к счастью, батарейки находились рядом. Я снова собрала фонарик, вложила внутрь батарейки и включила его — он исправно работал. Я медленно обвела лучом света по хижине. Характер царившего в ней хаоса был мне хорошо знаком — чувствовалась рука Уильяма.

Я продолжала освещать углы комнаты, пытаясь оценить нанесенный ущерб. Фотокамера? Нет, она по-прежнему лежит в футляре на походном сундучке. Холодильник открыт, все его содержимое — джем, банки с молоком, остатки паштета, масло, кусочек мяса — разбросано по полу. Здесь же валялись кожица от двух апельсинов и несколько капустных листьев — все, что уцелело от половины большого кочана. За холодильником я нашла резиновый сапог, какую-то одежду, разобранный на части бинокль, записные книжки, пакетик с изжеванными фломастерами, зажигалку, открытый перочинный нож, тюбик с зубной пастой, пузырек с репеллентом. Дальше валялись пустая винная бутылка, что-то из моих вещей, еще одна банка с джемом, несколько длинных французских батонов и… нога. Я еще раз посветила фонарем — действительно нога. Устроившись под столом в гнезде сваленных вещей Уильям спал беспробудным сном пьяницы. Клод оставил бутылку сухого вина, которая была запечатана металлической крышкой — такой же, как бутылочки с кока-колой. Уильям, по-видимому, сорвал ее зубами и выпил все вино. Я до того разозлилась на него за учиненный погром, что хотела выбросить его под дождь, но побоялась, как бы ему не стало плохо после литра вина, и оставила там, где он лежал. Он даже не пошевелился, пока я возилась в темните, пытаясь навести хоть какой-то порядок.

Утром я проснулась раньше Уильяма. Дождь уже кончился. Я подошла к шимпанзе и потрясла его за плечо. Он едва пошевелился и перевернулся на другой бок. Я снова встряхнула его. Он сел и, моргая, повел глазами по сторонам. Увидев, что с ним все в порядке, я успокоилась. Потом Уильям заметил половинку французского батона и потянулся за ним. Это было последней каплей: я открыла дверь и вытолкала его из хижины.

Следующие недели Тина проводила гораздо больше времени вне лагеря, чем на его территории. Уильям отчаянно скучал без нее и каждый раз безумно радовался ее возвращению, но, несмотря на это, сопровождал Тину только в те периоды, когда она обладала особой привлекательностью в виде розовой припухлости на заду. В другое время он позволял ей уходить из лагеря одной и довольствовался моим обществом. Когда же появлялась Тина, я старалась сделать так, чтобы Уильям и Пух проводили с ней как можно больше времени, и оставалась в лагере. Однако эта тактика себя не оправдала. Сначала Пух и Уильям действительно находились в овраге возле Тины, но, как только она уходила, возвращались ко мне и начинали бесцельно слоняться по территории лагеря. Иногда Тина проводила с нами целый день, но чаще появлялась на несколько часов и исчезала. Постепенно мы хорошо изучили весь район горы Ассерик. Теперь, когда у меня стало двое помощников — Рене и Джулиан, один из них по очереди сопровождал меня во время прогулок, а другой оставался в лагере и выполнял хозяйственные обязанности. Мы отправлялись в путь рано утром, прихватив с собой термос с кофе и что-нибудь перекусить, и возвращались не раньше шести часов вечера.

Иногда во время наших странствий шимпанзе накалывали ноги о колючие растения. Застрявшие в подошве шипы обезьяны пытались вытащить сами, а в случае неудачи обращались за помощью ко мне. Хотя мы с Уильямом нередко ссорились, он по-прежнему безоговорочно доверял мне и готов был просидеть сколько угодно минут, пока я возилась с колючками. Иногда, вытаскивая особенно глубоко засевший шип, я делала Уильяму больно, но он только вздрагивал и, полизав раненую руку или ногу, снова протягивал ее мне. У меня всегда был при себе швейцарский складной нож с небольшим пинцетом. Благодаря этому пинцету и английской булавке операция по извлечению колючек почти всегда заканчивалась успешно.