Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны

Я почти добрел до дому, как вдруг моему взору открылось ужасное зрелище. Мне показалось, что меня обманывает зрение. Навстречу по тропе шествовал громадный черный орангутан. Такого гиганта я не видывал даже в зоопарках. Весил он, должно быть, не меньше трехсот фунтов. Уповая на то, что он меня не заметил, я скользнул за ствол большого дерева. Было невозможно защититься от него или даже убежать в случае нападения, а страшные рассказы местных жителей о старых, живущих на земле орангах живо вставали и моей памяти. Я задержал дыхание, когда это чудовище проходило мимо всего в нескольких футах, и дал ему уйти метров на сорок, прежде чем пошел следом. Он был настоящий колосс, черный, как горилла, а спина у него была совершенно лысая. Единственное имя, которое пришло мне на ум, было Иван Грозный. Я настолько ослабел, что не смог выдержать темп его решительного шага. К тому же, оглушенный лекарствами, я брел, почти ничего не видя. Меня подташнивало, и я чуть не налетел на громадину, не заметив, что зверь остановился и сидит, жуя молодые побеги. В самый последний момент я понял, что мне грозит опасность, и успел остановиться. Он снова вразвалочку тронулся дальше и влез на усыпанное плодами дерево мата кучинг. Иван Грозный был слишком тяжел и не решался ступать на ненадежные ветки: он с удобством устроился в середине кроны и ломал ветки одну за другой, нагибая их к себе. За полчаса он обобрал все дерево подчистую, остались только переломанные, болтающиеся ветки. Иван осторожно спустился на землю; дни, когда он мог легко перелетать с кроны на крону, давно миновали, и теперь, став тяжеловесом, он был вынужден передвигаться по земле. Он снова так резво пошел вперед, что, как мне ни хотелось узнать, будет ли этот гигант ночевать на дереве, следовать за ним оказалось мне не под силу, и я вскоре потерял его след. Еле живой, едва сознавая, где нахожусь, я добрался до лагеря.

В эту ночь лекарства и лихорадка, действуя заодно, наводнили мой сон кошмарами: меня одолевали дьявольски уродливые существа, дразнившие меня и издевавшиеся надо мной. Я зажег свечу и сидел, не сводя глаз с ее колеблющегося пламени, пока спасительный рассвет не прогнал это наваждение. Я решил, что, если мне не станет лучше, придется ехать в город к доктору.

К счастью, в этот день в лесу мне повезло, и я нашел еще одного поющего самца и прелестную мать с крохотным младенцем. Оба они были темно-шоколадного цвета, и я окрестил их Нанни и Самбо. Самбо был самым маленьким из всех обезьяньих младенцев, которых я когда-либо видел, а Нанни оказалась любящей и заботливой мамой. Ночь я проспал спокойно, а наутро проснулся и понял, что лихорадка прошла, голова у меня ясная, а аппетит просто зверский.

Несколько раз мои помощники переправляли меня на ту сторону Сегамы, и я наблюдал орангов, живущих за рекой. Там я встретил молодую парочку: Билла, полувзрослого оранга с длинной оранжевой шерстью, и Джей. Оранги подолгу весело играли и ночью всегда устраивались рядом. Джей была миниатюрная, изящная и темно-шоколадная, а ее сынишка Марк был покрыт огненно-рыжей шерстью, подозрительно напоминающей шерсть Билла. Марк в играх старших участия не принимал, но держался неподалеку, чтобы мать могла его видеть.

Несмотря на то что я с каждым днем все лучше овладевал малайским языком, до совершенства мне было еще очень далеко, и это привело к странному приключению. Мои помощники оставили меня примерно в миле вверх по течению Боле, и я сказал им, чтобы они приехали за мной через три часа, но они меня не поняли и решили, что я велел приехать в три часа на следующий день. Я ждал на условленном месте до темноты, но у меня с собой не было ни еды, ни постели, и оставаться в джунглях на всю ночь мне не хотелось. Я спрятал свою поклажу под корягой, бросился в реку и поплыл к нашему лагерю. Примерно на полпути к дому я услышал громкий всплеск возле берега. В моем мозгу мелькнула мысль о крокодилах, и я проворно вскарабкался по нависающим над водой сучьям. Я висел, дрожа, в непроглядной тьме и напрягал слух, пытаясь уловить малейший шорох, но кругом царило безмолвие. Как можно осторожнее я снова опустил дрожащие ноги в невидимую во мраке воду и поплыл дальше. Наконец я увидел на дальнем берегу свет нашей лампы, и до меня донесся плеск воды в том месте, где сливались две реки. Попасть в этот водоворот мне не хотелось, и я решил не рисковать и переправиться ниже по течению. Я напрягал все силы, но дальний берег не становился ближе. Меня несло мимо поворота сильнейшее течение, и внезапно приветливый огонек скрылся из глаз. Но за поворотом течение стало спокойнее, и мало-помалу темная стена деревьев приближалась. Я задел ногой за камень, встал на ноги, упал, снова поднялся и выкарабкался на песчаную отмель.

Тулонг и Ликад, увидев меня в лагере, пришли в ужас, когда узнали, что я плыл домой по реке. Они стали наперебой перечислять мне все опасности, которым я так опрометчиво подвергал себя. Однако, несмотря на все упреки, я чувствовал, что мой подвиг произвел на них сильное впечатление. Вскоре по всем кампонгам Сегамы разнеслись в высшей степени преувеличенные слухи о приключениях их «туана берхани» (бесстрашного господина).

К середине августа оранги стали встречаться все реже. Дождей почти не было, и джунгли стали сохнуть. Листва опадала со всех деревьев, а плодов почти не оставалось. За целую неделю я увидел только одного оранга-подростка, новых гнезд не было вовсе. Очевидно, все мои оранги откочевали из наших мест и, должно быть, нашли в глубине холмов другие долины, где до сих пор было много плодоносящих деревьев. Я решил, что пора и нам переселяться в новые места, и мы стали готовиться к переброске лагеря на несколько миль выше по реке Боле. Перед переездом к нам прибыла лодка, в которой восседал брат Ликада, Сипи, и три его охотничьи собаки. Ликад собирался вернуться в кампонг, чтобы посев риса прошел под его личным руководством, а Сипи должен был заменить его на это время. Ликад намеревался вернуться через месяц.

Тулонг внизу, у реки, доделывал новую лодку. Она была почти закончена, но, пока лодка не приобрела достаточную остойчивость, чтобы выдержать груз, он плавал в ней в одиночку. Сипи, тройка собак и я пустились в путь в моей лодке, которая оказалась настолько перегруженной, что еле двигалась против быстрого течения Боле. На каждом перекате нам приходилось идти вброд, таща тяжелую лодку. Во время этих вынужденных задержек собаки носились по берегу и со всех ног бросались в джунгли на каждый новый запах. Внезапно Керебау, вожак, залился лаем, и довольно большой дикий кабанчик выбежал к реке. Увидев наши лодки, он развернулся, но тут же был взят в кольцо лающими собаками, которые теснили его, хватая за ноги и кусая. Сипи бросился на попавшее в осаду животное и пронзил его копьем, прежде чем оно успело обернуться. На меня произвели большое впечатление согласованные действия человека и собак, но наша охотничья удача всерьез меня обеспокоила, когда увесистый кабанчик был взгроможден на наше и без того неподъемное суденышко.