Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны

Передо мной вздыбился крутой склон, и, когда я выбрался наверх, ноги так ныли, что я присел на минутку передохнуть на гнилой ствол. В окружающих кронах я высматривал гнезда орангутанов. До сих пор не было видно никаких признаков присутствия «добычи», но пока все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы пробраться сквозь чащу без особых увечий, и мне было некогда разглядывать верхушки деревьев. Склон привел меня на узкий гребень, где двигаться стало гораздо легче. Да, нужно будет хорошенько ознакомиться с местностью и наметить самые удобные маршруты, иначе мне не удастся хоть сколько-нибудь свободно передвигаться по джунглям. С гребня были видны вершины деревьев по обе стороны холма, хотя окружающий ландшафт заслоняла непроницаемая стена зеленой листвы. Я попытался отметить на карте какие-либо ориентиры, но не имел ни малейшего представления о том, насколько я продвинулся за минувший час.

Гребень внезапно оборвался, и я стал карабкаться и съезжать вниз по крутому обрыву, под которым пенился поток. Я схватился за дерево, чтобы не упасть, но быстро отдернул руку, потому что дерево оказалось все в острых шипах и рука у меня сразу же стала гореть, как ошпаренная.

Я сорвал свою злость на дереве сериа, сделав глубокую зарубку, чтобы отметить свой путь. Русло ручья вилось, как естественная удобная тропа, через окружающий лес. Я осторожно пробирался по скользким камням, и прохладная вода, промочив мои матерчатые туфли, приятно холодила натруженные ноги. Недавняя буря свалила поперек ручья большое дерево, и там, где оно преграждало путь, я выбрался на берег и снова пошел на север.

Вдруг я заметил темно-красное пятно на носке туфли. Под ее прикрытием пировал целый клубок пиявок, отвратительно раздувшихся от обжорства. Я поспешно вытащил соленую тряпочку, чтобы разделаться с ними, но тут оказалось, что еще одна тварь висит у меня на ноге. Я принялся безжалостно теребить ее пальцами; наконец она отцепилась, и я отшвырнул ее подальше. Из моей ступни сильно текла кровь, и, когда я ее вытер, стали видны маленькие надрезы в форме буквы Y в тех местах, где кусали пиявки. Я никак не ожидал, что их тут такая пропасть и что они окажутся столь назойливыми попутчиками. Это грозило вылиться в одну из серьезных проблем: не мог же я себе позволить расхаживать с кровавыми ранами! В тропиках ничтожная ранка сразу же начинает гноиться, и я разглядывал свои исполосованные царапинами руки, ноги и щеки, прикидывая, много ли от меня останется месяца через два-три.

Мое внимание привлек треск сучьев, и небольшая коричневая обезьяна, ловко прыгая с ветки на ветку, унеслась по верхушкам деревьев вниз, к подножию холма. А через несколько минут я нашел то, что разыскивал: примерно в шестидесяти футах вверху, в кроне дерева, виднелась куча наломанных сучьев — гнездо орангутана. Оно почернело от старости, но все же это было гнездо, и я удостоверился в том, что орангутаны заходят в эти места. Куча набросанных как попало ветвей выглядела довольно непрезентабельно, но зато какое чудо она сотворила с моим быстро испаряющимся оптимизмом! Все же я своего добьюсь! Я сумею отыскать этих ускользающих зверей в их устрашающем убежище и разведаю все их тайны!

Путь домой занял вдвое меньше времени, и я вышел из лесу точно в том же месте над самым лагерем, где и вошел в него.

Я зажег костер и поставил вариться рис, потом спустился к реке и окунулся в прохладную коричневую воду, смывая боль и усталость. В тропиках ночь наступает быстро, и, поев, я понял, что мне больше нечем заняться. Хотя было всего семь часов, я переоделся в сухую одежду, закутался в одеяло и уснул. В эту ночь ничто не помешало мне спать — ни комары, ни жесткое ложе на полу из коры, ни странные голоса ночных джунглей.

Я спал так, будто провел без сна целую неделю, и проснулся в девять часов. Пора было готовить завтрак. Я поплавал в реке, чтобы прогнать сонливость и поразмяться, а потом устроил себе утренний отдых: раскладывал по местам свои пожитки и ловил сказочных, сверкающих всеми цветами радуги бабочек, которые порхали возле реки. К полудню я снова был готов встретить любые испытания, подстерегавшие меня в джунглях.

В лесу я наткнулся на узкую тропу, идущую параллельно реке. Давний слоновий помет недвусмысленно указывал на то, кто хозяин этой лесной магистрали, но мне очень уж хотелось воспользоваться столь неожиданной роскошью. Когда тропа постепенно сошла на нет, я взял курс по компасу на северо-запад и с большим облегчением заметил, что мне не придется переправляться через опасный поток, который протекал за моим лагерем. Я пересек несколько невысоких гребней и прорезающих их ручьев, продвигаясь с приличной скоростью, пока не вышел на берег маленькой речки. На моей карге эта речка была обозначена как приток Сегамы, и мне удалось более или менее точно определить пройденное расстояние. Я прошел вброд по отмели к песчаному берегу, испещренному следами кабанов и небольшой кошки, по-моему дымчатого леопарда. Пошел вдоль берега реки, но она выписывала такие замысловатые изгибы, что я предпочел снова идти по компасу.

Сучья над моей головой закачались, и я вздрогнул от внезапного громкого крика «ча-чак!» — сигнала тревоги, и стая ярко-рыжих обезьян с шумом пронеслась через листву, скрылась из глаз и затаилась в кронах деревьев. Меня поразила их огненная окраска — даже ярче, чем у орангов, и я подумал, какая может быть от нее польза в сплошной зеленой листве? Я поднимался вверх по пологому склону, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться и обобрать с себя вездесущих пиявок.

Громкий треск подлеска выдал двух удирающих кабанов, которых я спугнул, когда они прохлаждались в жидкой грязи. Вода скопилась в яме под большим вывороченным корнем. Кабаны, видно, постоянно валялись в ней, и лужа превратилась в бассейн жидкой желтой грязи, а один край был так подрыт, что получился навес. Я видел отпечатки щетины там, где только что лежали животные. Ближе к вершине я услышал негромкое уханье группы гиббонов. Подкрался поближе и притаился за деревом, чтобы подстеречь их на пути, но они только на мгновение мелькнули вверху, перелетая с дерева на дерево подобно серым привидениям. Их уханье постепенно замирало — они спускались по склону, на который я только что взобрался.

Я пошел верхом, по гребню, изогнутому как подкова. Я был уже почти на самом краю и собирался повернуть назад, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, что впереди сквозь чащу движется крупное животное. Еще до того как я увидел лохматую рыжую шерсть, я уже знал, что встретил своего первого дикого орангутана. Меня слегка трясло от радости, и я пробирался вперед, даже не пытаясь прятаться. Передо мной был крупный самец с роскошной длинной шерстью и широким лицом. Я окрестил его Вильгельмом Первым и достал бинокль, чтобы рассмотреть получше. Если он и заметил меня, то виду не подал и продолжал кормиться, неторопливо жуя только что сорванный зеленый плод. Вильгельм забрался в глубь кроны и пропал из виду, но я тут же заметил второго орангутана — большую самку. Когда она стала карабкаться по дереву, покрытому плодами, я увидел, что самка несет малыша примерно такого же возраста, как детеныш Джоан в Сепилоке. Мэри, как я назвал самку, стала есть зеленые плоды, и, хотя она ни разу на меня не взглянула, я не сомневался, что обезьяна знает о моем присутствии, потому что она принялась громко ухать и угрожающе трясти ветки. Вильгельм стал вторить этим гулким крикам, но перед каждым воплем издавал еще забавное визгливое всхлипывание. Он перебрался на другое дерево, пригибая сучья с риском свалиться, и скрылся в густой заросли бамбуковых лиан. Громкий хруст и чавканье свидетельствовали о том, что трапезу свою он не прерывал. Мэри тоже продолжала кормиться, по-прежнему избегая моего взгляда, но минут через десять она с достоинством ретировалась, неспешно и осторожно пробираясь среди лиан, а малыш Дэвид все так же крепко прижимался к ее боку.