Джой Адамсон - Моя беспокойная жизнь

А поскольку имение было большим, то охотникам нередко требовалось несколько часов, чтобы выследить свою добычу. Иногда им даже не удавалось поймать нас в установленное время. Тогда охота прекращалась, и мы, львы, выигрывали.

Игра была захватывающей. Если мы видели, что охотники приближаются к одному из наших укрытий, один из львов рычал, чтобы отвлечь их внимание, а затем спасался бегством.

Все мои самые дорогие воспоминания детства связаны с имением Зайфенмюле, которое принадлежало роду моей матери — Вайсхунам. Семья моей матери издавна владела несколькими бумажными фабриками. Ha этих предприятиях приходилось, помимо прочего, перерабатывать вышедшие из употребления банкноты, и я хорошо помню то время после первой мировой войны, когда за дюжину яиц нужно было отдавать банкноту достоинством в один триллион. А поскольку сама бумага еще представляла ценность, банкноты сваливались в огромные груды во дворах фабрик. Мы проделывали в них туннели и играли среди миллиардов и триллионов. Столь необычным было наше знакомство с деньгами, но оно, возможно, и помогло мне понять, насколько они в ряде случаев обесцениваются.

В каникулы на вилле «Фридерика» собиралось иногда до тридцати человек. Родственники Вайсхунов приезжали не только из Австрии, но и из Германии, Италии, Англии и Америки. Приезжали также и друзья, и тогда над входной дверью виллы появлялась соответствующая духу нашей семьи надпись:

Для детей вилла была райским уголком. Здесь были теннисный корт и плавательный бассейн. Мечтой каждого было съехать на велосипеде с вышки для прыжков по деревянному желобу в воду не перевернувшись или сесть на четырехколесную тележку и скатиться на большой скорости в бассейн, пытаясь не пойти ко дну, когда она шлепалась в воду. Вместе со своими родственниками мы устраивали наши семейные «Олимпийские игры»: состязались в метании диска, прыжках в высоту, в стрельбе по мишеням, верховой езде и в скачках с препятствиями. В дни рождений взрослых мы ставили пьесы, а вечерами нередко давали концерты, на которых пели песни или играли в созданном нами импровизированном оркестре.

Летом самым большим событием был праздник урожая. Как только последние возы зрелой кукурузы засыпались в амбары, к нам в своих красиво убранных повозках и праздничных домотканых одеждах приезжали крестьяне. Управляющий вручал главе семьи дядюшке Карлу двухметровую корону, сделанную из кукурузы, маков, ромашек и васильков. Затем какая-нибудь девочка в хрустящем от крахмала белом платьице, с гладко зачесанными назад волосами и сияющим личиком, запинаясь, читала стишок. Дети разносили на подносах печенье, сладости, фруктовые соки и шнапс, и тогда начиналось настоящее веселье.

Затем дети и взрослые забирались на большую повозку и ехали к украшенному яркими флагами и лентами амбару, превращенному в танцевальный зал, Под звуки концертино и двух скрипок дядюшка Kapл с супругой управляющего открывал бал, а ее муж танцевал с моей тетей, потом уже к ним присоединялись и мы.

Из людей, проживающих в имении, я особенно хорошо помню нашего кучера венгра Орга, у которого было много черноволосых детей. Он часто брал меня с собой в лес по грибы, и я очень любила его.

В имении водилось много косуль, зайцев, лисиц, куропаток, и охота считалась традиционным увлечением нашей семьи. Я не любила организованную охоту, когда вооруженные люди располагались большим полукругом в ожидании появления перепуганного загонщиками зайца, несущегося навстречу своей гибели. Но вообще-то в детском возрасте я уже довольно сносно стреляла из ружья. Единственным проявлением моего отвращения к охоте было то, что я не любила мясо убитых на охоте животных и категорически отказывалась есть зайчатину, причем меня даже наказывали за мои капризы.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, произошел необычайный случай, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Как-то под вечер мы обходили угодья с нашим лесником. Мы видели не одного оленя, перед тем как присели передохнуть на лесной полянке. Вскоре появился самец косули и, пощипывая на ходу траву, направился к небольшому ручью. Дневной свет угасал, и безмолвие леса, казалось, лишь усиливало красоту животного, идущего в нашу сторону. Помнится, что в тот момент, когда я размышляла о бессмысленности стрельбы по такому совершенному существу, лесник протянул мне свое ружье и сказал, чтобы я застрелила косулю, потому что рога у нее были неправильной формы. Я прицелилась, выстрелила и убила ее. Как я могла с такой нежностью думать о животном, а минуту спустя убить его? Что же я наделала? Смогу ли я когда-нибудь снова доверять себе? Прежде чем подвесить тушу на шест, лесник торжественно вручил мне сосновую веточку, обагренную кровью животного. За обедом эта веточка все еще была у меня в петлице, и мой дядя, заядлый охотник, поздравил меня с первой подстреленной косулей, но я чувствовала себя убийцей и поклялась никогда больше не стрелять ради спортивного интереса.

Были и другие случаи, которые глубоко запали мне в душу и вспоминались мной гораздо позднее, когда я решила наконец посвятить свою жизнь охране диких животных.

У нас жила куница, которую держали для нашего развлечения, но управляющий поместил ее в такую тесную железную клетку, что ей негде было повернуться. Жили у нас и маленькие лисята; обычно мы доставали их из охотничьей сумки, и нам разрешалось играть с ними, но, как правило, это продолжалось недолго. Затем они исчезали, потому что их использовали при обучении терьеров охоте на лис. Был у меня и любимый белый кролик Хаси. Однажды во время войны нам подали рагу из кролика. Когда я похвалила кушанье, моя мать равнодушно ответила, что оно приготовлено из Хаси.

Все эти случаи, казалось, и привели меня к мечте об охране диких животных, которая зародилась у меня через много лет спустя, когда я работала в группе Мэри Лики, супруги известного антрополога д-ра Луиса Лики. Мы производили раскопки в поисках остатков древнего человека в кратере Нгоронгоро в Танганьике, нынешней Танзании, еще задолго до того, как этот район был превращен в национальный парк. Здесь обитало много диких животных, но, несмотря на почти райскую природу, мои мысли постоянно возвращались к одному серому, дождливому ноябрьскому утру в Вене.

Как помнится, на безлюдной улице стоял человек в ожидании автобуса, на котором он должен был добираться до работы. Это была единственная живая душа среди серых стен окружавших его домов, не считая сенбернара, который казался здесь таким же одиноким. Немного погодя собака подошла к человеку и, потершись о его ноги, предложила ему свою верность и дружбу. Человек был растроган этим проявлением дружеских чувств и в ответ погладил собаку по шерсти. Когда он вошел в автобус, собака сразу же последовала за своим новым хозяином. Их обоих тепло приветствовали пассажиры, ежедневно ездившие на работу в том же автобусе и воспринявшие появление собаки как забавное новшество. Все оживились и засуетились. Собака доверчиво опускала свою большую морду на колени людям, но, как это свойственно сенбернарам, оставляла следы слюны на их одежде. Вскоре это вызвало недовольство и протесты, а затем человека попросили вывести собаку из автобуса. И хотя сначала он был, несомненно, польщен вниманием, которое оказали ему из-за собаки, теперь он вытолкнул ее на улицу. К тому времени моросящий дождь перешел в снег, который шел весь день. Вечером на обратном пути домой человек проезжал мимо того места, где он утром вытолкнул собаку из автобуса. В окно он увидел небольшой холмик, покрытый свежевыпавшим снегом.