Джой Адамсон - Моя беспокойная жизнь

На рассвете я услышала призыв матери Коли и обнаружила детеныша в чаще с поникшей головой, едва живого. Я внесла его в дом, положила к себе на колени и дала ему молока и глюкозы. Мы с ним немного поиграли, пока, к моему сожалению, его крошечная ручка, охватывавшая мои пальцы, не ослабела и он не перестал дышать.

Памятуя об этом, я спасла в 1975 году двух однолетних самок гверец, которые находились в неволе пять месяцев. Я назвала их Лонг-Тейл (Длиннохвост и Шорт-Тейл (Короткохвост); помимо этой разницы, они имели и различный темперамент. Короткохвост был быстрым и довольно агрессивным, а Длиннохвост — медлительным и добродушным. Через два с половиной месяца я уже могла спокойно отпустить их в лес разыскивать пищу. Как Коли, так и его мать проявляли к ним большой интерес с самого момента их появления у нас, но прошло еще пять месяцев, прежде чем я увидела, как мать Коли обнимает за плечи тесно прижавшихся к ней сирот. Теперь они стали единой и счастливой семьей.

Не меньшим удовольствием, чем наблюдение за гверецами, была для меня возможность познакомиться с жизнью молочных филинов, которые жили в заброшенном гнезде орлана-крикуна в дальнем конце нашего леса. Эти филины — самые крупные в Африке, у них большие черные глаза, равные по размеру пинг-понговым мячам, с ярко-розовыми веками, обрамленными белыми полосками, и большой крючковатый клюв, торчащий из пушистых усов, перья которых темнее перьев их бледно-серого лицевого диска. Под клювом — белая борода. У них есть большие перьевые «ушки», окаймленные черными перьями.

Я очень обрадовалась, когда примерно в восьми — десяти метрах от гнезда обнаружила маленького филина. Малыш не умел еще ухать и лишь издавал свистящий звук. Я назвала его Пфейфер — немецкий глагол pfeifen означает «свистеть». Он и в самом деле без конца свистел, когда хотел есть. У многих видов сов самец меньше, чем самка, и потому я решила, судя по крупному для такого юного возраста размеру Пфейфер, что это, безусловно, самка. Для меня было неожиданностью, что вскоре отец-филин взял на себя все материнские обязанности и стал кормить свою дочь из клюва, а мать в это время сидела в сторонке, на соседнем дереве. Когда Пфейфер исполнилось пять месяцев, у нее появились перьевые ушки, а окраска ее оперения из серой стала светло-коричневой. Вскоре она научилась у своих родителей лежать на спине с широко распростертыми крыльями, оставаясь совершенно неподвижной. Возможно, она хотела погреться на солнышке или привлечь муравьев, но чаще всего, как мне кажется, это делалось для того, чтобы обмануть и подманить к себе более мелких птиц; заинтригованные мертвым с виду филином, они иногда отваживались приблизиться к нему на роковое для них расстояние.

Вскоре Пфейфер привыкла ко мне, и, когда я звала ее, она знала, что у меня есть для нее еда, и летела из леса, сопровождаемая отцом, который всегда получал первую порцию.

Выказывая свое доверие, обычно приближалась ко мне Пфейфер походкой моряка, покачиваясь с одной одетой пухом ноги на другую. Так происходило каждый раз, когда я протягивала ей еду; она брала ее, уносила на лужайку, где съедала угощение на некотором расстоянии от меня. Мне часто хотелось погрузить руки в ее мягкие перья, по я никогда не простила бы себе, если бы в результате такой интимности она стала бы настолько ручной, что другие люди могли бы оказаться для нее опасными.

Вскоре мне пришлось на некоторое время отлучиться. Вернувшись, я увидела, что мать Пфейфер снова высиживает яйца. Теперь заботу о матери взяла на себя Пфейфер. Ей нужно было кормить мать, однако эта задача была не из легких. За ее вылетами наблюдали орланы-крикуны и нередко безжалостно на нее нападали. Приехав после следующего краткого отсутствия, я увидела какой-то белый пух, видневшийся над самым краем гнезда. Оказалось, что это голова нового птенца.

Несмотря на постоянные засады орланов-крикунов, Пфейфер аккуратно носила пищу и долгое время продолжала выполнять обязанности няни по отношению к малышу-филину. Я назвала его Бунду, что на языке кисуахили означает «сова». Как и у всех молодых животных, у нового детеныша филина выражение глаз все еще было мягким и доверчивым в отличие от жесткого взгляда взрослых птиц, сознающих окружающую их опасность.

Однажды, в возрасте шести месяцев, Бунду запуталась в какой-то траве, растущей на берегу озера и я обнаружила ее висящей головой вниз и лишенной возможности двигаться. Меня удивило, что, когда я освободила Бунду от опутавших ее стеблей, она не улетела в безопасное место, на деревья, а отпрыгнула в сторону, в еще более густые заросли. На следующее утро я не увидела никаких признаков присутствия Бунду, но заметила, что взгляд Пфейфер направлен в ту сторону, где я в последний раз ее видела, и вскоре обнаружила Бунду на перечном дереве. Она была очень голодна, и я стала кормить и гладить ее, чтобы определить, не поранилась ли она. Когда я прикоснулась к правому крылу Бунду, она вздрогнула, и, предполагая, что птица ранена, я поместила ее в большой вольер возле дома, где она была в безопасности от хищников и где я имела возможность за ней наблюдать.

Пфейфер заняла позицию на угловом столбе вольера, откуда очень внимательно наблюдала за сестрой. Малышка, казалось, настолько оправилась, что я, лишив ее свободы, испытывала чувство вины. А так как Пфейфер была рядом, я решила освободить филиненка, чтобы проверить, может ли он пролететь на большее расстояние, чем позволяет вольер. Завернув Бунду в полотенце, я вынесла ее наружу. Однако скоро стало ясно, что она не способна летать. Тогда я обратилась к ветеринару-хирургу Куперу, и он, обследовав ее, обнаружил перелом локтевой и лучевой костей. Сделав ей инъекцию, он предупредил, что на протяжении месяца движения птицы следует ограничить. Все это время я кормила Бунду и, поскольку мне казалось, что она нуждается в обществе, печатала на машинке, сидя рядом с ней, а иногда делала с нее наброски. Когда мы отпустили ее наконец на свободу, она расправила крылья и после великолепного полета уселась на дерево неподалеку от нас.

Обезьяны, наблюдавшие за нашими действиями, теперь бросились к Бунду. Они, несомненно, были счастливы, увидев, что она возвращается обратно в их мир. Пфейфер тоже, видимо, была рада, и сестры сидели бок о бок, почесывая друг другу головы.

Через несколько недель Пфейфер улетела, и только месяц спустя один из местных жителей увидел ее на расстоянии пяти километров от нашего дома, около одного из гнезд орлана-крикуна. Я отправилась туда и нашла ее в компании другого филина.

Много месяцев спустя, когда я после наступления темноты кормила Бунду, вдруг подлетела Пфейфер, а за ней маленький застенчивый детеныш. Я была счастлива, что она доверила мне кормление своего птенца, и, конечно, подумала: а не скажет ли она другим филинам: «Давайте приводить наших детей кормиться в лагерь Эльсы, это очень облегчит нашу трудную работу»?