Григорий Федосеев - Таежные встречи

Как только лошади получили свободу, они разбрелись по тайге и, шагая между завалами, отыскивали прошлогодний пырей, единственный их корм в это время. В нашем табуне оказался жеребец по кличке Чалка. Это он в первую же ночь, властвуя над табуном, разгонял лошадей, не давал им пастись, буйствовал, дрался, и нашему табунщику Шейсрану Самбуеву пришлось на следующий день спутать его.

Наши палатки стояли на берегу Кизыра. Как-то утром, когда я стоял у костра, вдруг откуда-то издалека прорвался человеческий голос, и сейчас же залаяли привязанные у палаток собаки. Крик повторился несколько ближе и более протяжно. Я и рабочий Алексей Лазарев бросились к обрыву. К лагерю бежал Самбуев. Заметив нас, он стал махать руками, подавая какие-то сигналы. Только теперь мы увидели, как снизу, по узкой равнине, что протянулась вдоль реки, мчался табун, но одна лошадь несколько отставала.

— Смотрите, смотрите, кто это бежит берегом? — схватив меня за руку, крикнул Алексей.

Действительно, что-то чёрное, мелькая между завалами, быстро нагоняло лошадей. Я смотрел в бинокль и по прыжкам отставшей лошади легко узнал спутанного жеребца Чалку. Совершенно неожиданно в поле зрения влетел крупный медведь. Он, буквально с быстротой птицы, мчался по кромке обрыва, отрезая лошадям путь к реке и, видимо, намеренно тесня табун к завалу. Через несколько секунд я уже со штуцером в руках мчался навстречу табуну. Следом за мною, заряжая на ходу бердану, бежал Прокопий Днепровский. В лагере все всполошились. Наши собаки — Лёвка и Черня — неистовство, вали.

Мы быстро скатились с обрыва на берег (бежать тайгой было трудно) и, напрягая все силы, бросились вниз по реке, намереваясь спасти Чалку.

Пробежав метров триста, я остановился. Днепровский почему-то отстал. Оглянувшись, я увидел его уже не бегущим, а скачущим на одной ноге. Прокопию не повезло. Обуваясь, он второпях надел чужой сапог, да ещё и меньшего размера. Увидев, что я уже на берегу, он снял сапог и стал махать им в воздухе, подавая в лагерь сигналы бедствия. Я не стал дожидаться.

Табун, пробежав мимо меня, остановился. Он был уже вне опасности. Спутанный Чалка, делая огромные прыжки, старался прорваться к лошадям, но медведь явно перерезал ему дорогу. Стрелять было ещё далеко, и я бросился к ним навстречу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался завернуть его к увалу. В этот момент, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнуло путо. Теперь, казалось, несколько прыжков, — медведь отстанет, и я смогу стрелять. Но зверь проявил чертовскую ловкость. Я видел, как с виду неуклюжее, косолапое животное с ловкостью соболя бросилось на Чалку и, пропустив его вперёд, с таким рёвом пугнуло жеребца сзади, что тот, не взвидя света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для этого приёма, каким медведь кладёт свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков — и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаха грохнулся хребтом на землю. Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера — брюхо жеребца уже было распорото. Каково же было моё удивление, когда после двух, почти одновременных выстрелов там, будто из-под земли, выросли Черня и Лёвка. Медведь закружился и упал. Собаки насели на него, и я услышал страшный рёв, от которого табун снова сорвался и, ломая завал, бросился к палаткам.

Я торопился к собакам. Зверь вдруг вскочил и, смахнув с себя Лёвку и Черню, стал увалом удирать в тайгу. Бежал он тяжело, а собаки поочерёдно, одна справа, другая слева, забегали полукругами, хватали его за задние ноги, силясь задержать, и так, не отставая, вместе с ним скрылись за увалом.

Я на минуту остановился у трупа жеребца. В его глазах так и застыл страх, и если бы не разорванная шея да не вспоротое брюхо, можно было бы подумать, что он умер от страха.

Лай собак отдалялся и доносился всё тише и тише; потом мне показалось, что он повис на одном месте.

«Держат…» — мелькнуло в голове, и я бросился на чуть слышный лай.

Не помню, как я перепрыгивал через колодник, касались ли мои ноги земли. В жизни человек никогда не бывает таким ловким и резвым, как в подобные минуты. И откуда только всё это берётся!

Выскочив на увал, я ясно услышал азартный лай собак и злобный рёв зверя. Тут всё было забыто. Надо признаться, что в такой момент охотником почти не руководит рассудок, он всецело отдаётся вдруг вспыхнувшей страсти. Она не даёт ему спокойно разобраться в обстановке, гонит вперёд. Нет сил задержаться даже на минуту, чтобы усладить свой слух лаем любимых собак. А ведь в охоте со зверовыми лайками это, пожалуй, самые лучшие минуты.

Северный склон увала был покрыт глубоким снегом. Не успел я пробежать и ста метров, как меня догнал запыхавшийся Днепровский, ему на лодке ребята подбросили сапог, и теперь мы оказались вместе. Он заставил меня остановиться и прежде всего разыскать след зверя.

Медведь прошёл несколько левее того места, где я вышел на увал, и, бороздя, снег, обливал его струйкой тёмной крови.

Мы торопливо спускались в ложок, откуда всё яснее доносился лай собак. Тёмные тучи ползли низко над горами и уже задевали вершины. В воздухе пахло сыростью, но вокруг было удивительно тихо.

Вот и еловая поросль, которая хорошо была видна ещё с увала, и если бы не она, мы увидели бы медведя. Судя по лаю собак, он был не более, как в двухстах метрах от нас.

Мы быстро перебежали на правый борт ложка и, прикрываясь еловой чащей, стали скрадывать зверя. Сердце взволнованно билось, руки от нервного напряжения ослабли, и только ноги не знали усталости.

Наконец, мы совсем близко. Лай собак, рёв зверя — всё это смешивалось в один гвалт и разносилось по тайге. Идущий впереди Прокопий вдруг остановился и, подавшись вправо, выглянул из-за небольшой ёлочки, затем не торопясь, осторожно пропустил вперёд свои сошки и ткнул их широко расставленными концами в землю.

«Сейчас умрёшь…» — подумал я о медведе, наблюдая за Прокопием.

А в это время откуда-то налетел ветерок и От нас перемахнул на медведя. Мгновенно оборвался лай, и сейчас же раздался треск. Ни я, ни Прокопий выстрелить не успели. Зверь, вместе с собаками, ломая чащу, удирал вниз по ложку, направляясь к Кизыру. Как было обидно!

Всего две-три секунды — и мы бы рассчитались с ним за жизнь Чалки.

Минуты напряжения сразу оборвались. Мы вышли из ельника и направились к маленькой поляне, где Черня и Лёвка только что держали зверя. Ветер усиливался. Зашумела тайга. Чёрные тучи грозили разразиться снегопадом.

У поляны мы задержались. Лай чуть слышался и уже терялся где-то далеко в лощине. Вокруг нас всё было изломано, помято и обрызгано кровью. У края поляны, где собаки держали медведя, была большая муравьиная куча; зверь, видимо, отбиваясь от собак, разбросал её по всей поляне, и теперь изумлённые муравьи метались в панике.