Алексей Ливеровский - Охотничье братство

Заря без утренника, снег не занаст е л, не держит: до колена, а то и выше проваливается сапог в ледяную крупу. Тяжело идти. Чуть легче стало там, где некоторое время тянулись по тропе оплывшие лосиные следы. Спасибо длинноногим! Взмокли спина и лоб, застучало сердце. Пришлось остановиться, расстегнуть куртку, отдышаться.

Прохладный воздух остро пахнет талым снегом и хвоей. Птицы еще не распелись, да и немного их живет в чистом ельнике. С одной стороны томно посвистывает певчий дрозд, с другой, поближе, зяблик. Ныряющим полетом прилетел на сухую осину дятел, крикнул весело и прямо-таки оглушил барабанной дробью. Хорошо ему летать над снегом! А мне? Снег и снег — сколь глаз хватает, может быть до самого тока. Рыхлая, неподатливая толща, как стена крепости, не пускает, охраняет были и тайны леса. Подумалось: «Не повернуть ли вспять? Через два часа поезд пойдет обратно. И сколько недоделано в городе нужного, важного и неважного… Нет! Не вернусь — дойду не дойду, здесь хорошо: нет никого, и весна!»

Тяжело, ох тяжело! И все же кончился ельник, началась березовая редина, за ней кусты. Снег на тропе истончал и остался позади. Вот и хуторская поляна, просторная, покрытая рыжеватой некосью, ни клочка снега. Непривычно ногам после города идти по мягкому. Пара чибисов, радостно повизгивая, крутятся, падают, взмывают — сшивают заревое небо и теплую землю. Вспыхнул из-под ног бледный огонек бабочки-лимонницы.

В городе трава на газонах, а здесь…

На глазах истаяли туманные облака, показалось и разгорелось солнце. Его приветил тетерев, распушился и запел, — смешной петушок на вершине большой березы в дальнем углу поляны. Разом откликнулся одиночке большой ток на болоте, забурлил, стоном застонал, яро и гулко. Звуки торжествующей песни утвердили весну и не только для меня. Уверен, что по всей округе люди, причастные лесу, — рыбак, спозаранку проверяющий мережи, тракторист, спешащий на работу, даже дежурный по станции, что выйдет проводить очередной поезд, — услышат, улыбнутся, скажут: «Весна!»

Разноцветно отразились солнечные лучи в обильных водяных каплях на голых ветках кустов и деревьев. Бог знает откуда эта вода: то ли дождь был ночью, или туман осел. Не падали капли. Только пеночка-теньковка роняла на гладкую воду капельки неустанной песни: «Тинь-тюнь-тянь! Тинь-тюнь-тянь!»

Удивительно приятно, прямо роскошно, хоть ненадолго скинуть груз, посидеть на камне старого фундамента, оглядеться, отдохнуть, послушать. От бессонной ночи, усталости и чистейшего воздуха хмелеет голова.

На большом свету разом запели птицы, ожил лес. Сладко щебечет пеночка-весничка, зяблики соперничают частыми трелями. Из травы взлетел, урча, жаворонок, забрался повыше, залился протяжной песней, славя свет и тепло. Два зайца выбежали из кустов на открытое, бегают, щиплют что-то, играют, как дети. Полубелые, полусерые — пестрые, как клоуны. Для нас, охотников, в закрытое время это уже не дичь, не добыча, не вызывают они азарта. Приходит некое «мазайство». Не боялся бы напугать, крикнул громко: «Не бойтесь, косые мои братья! Вы сегодня радуетесь, и мне дивно хорошо в вашем доме!»

У серого камня фундамента сквозь прошлогоднюю сухую траву пробился один-единственный цветок мать-и-мачехи, похожий на маленькое рыжее солнце. Радует первый цветок событием и живой красотой. Знаю, на этом же лугу скоро вспыхнет большое разноцветье, и пойдешь по нему почти равнодушно: лето — так и полагается, всегда бывает. Но первый! Даже не подумаю срывать — наклонюсь, прикоснусь ласково, бережно к новорожденному, внимательно рассмотрю мудрую сложность нежного тельца. Люблю первые цветы за их храбрость. Покажутся в суровую еще пору, погреются на солнце — и вдруг холод, снег. Хоть бы что! Закроют резные чашечки, переждут непогоду, а чуть потеплеет — развернутся еще пышнее и открытее.

Зыбится гретый воздух над жадной к солнцу землей. Дятлы, зайцы, тетерева, рябчики, лоси, синицы, поползни — вы пережили зиму. Не хотите и вспоминать тяжелые дни. Ликуется вам от тепла, солнца, жизненной силы!

Гуси, зяблики, утки, кулики, дрозды, чибисы, жаворонки, пеночки — вы прилетели на холодную родную землю. Вы кричите и поете, славите день возвращения.

Я тоже былинка мира, такая же, как и вы, частица живого и, едва, самую малость, причастный к вашим тайнам, не оскорблю владычеством, буду ликовать вместе. Радость, радость! И ВАШЕ мне кажется все более понятным и важным, а МОЕ, человеческое, уходит — с улыбкой вспоминаешь то, что вчера еще казалось важным и душевно мучило.

Кончились дороги и тропы. За хуторской речкой просека, по ней идти три километра. Она с востока на запад — значит, один край вытаял. Это хорошо. Но как перейти речку, разлилась она сильно? Вся долина залита, прямо море; бежит вода по траве, по кустам, не видно главного русла. Помнится, на берегу речушки деревья были. Мешок и ружье оставил на сухом, топор в руки — побрел на разведку. Глубоко — по колено и выше, того и гляди зальется вода за голенище. Вот они, несколько корявых ольшин. Срублю одну — не жалко, только бы легла как надо. Качнулась, крякнула ольшина, точно перехлестнула главное русло; забурлила вода в ветках — ничего, ствол поверху.

Весело и страшновато перебираться с тяжелым мешком и ружьем по мокрому скользкому стволу. Близко, над самой головой, просвистели крыльями утки, а я и взглянуть боюсь — грохнешься в быструю воду.

Следы медведя.

Речка позади, еще один этап пройден. Еще в городе думал, как переберусь? Получилось, только время, время идет.

Подул ветерок, теплый — с юга, принес запахи прелого листа и открытой земли. Просеку не сразу нашел: заросла она в начале, на покосах, пришлось идти круче к лесу по компасу, так выбрался. Верно, северный край вытаял. Ноги шуршат по кожистым листьям брусничника, по стебелькам черники. Солнце высоко, воздух прогрелся даже в тени. Стало жарко. Снял куртку, подсунул под клапан мешка.

На южном крае просеки снежный вал, и на нем следов, следов! Хоть и быстро отаивают — все равно много: заячьи свежие и старые, глухариные крупные кресты, беличьи поскоки, рябчиковые цепочки. Почти на выходе с просеки на выруб — медвежьи. Остановился, и хотелось шапку снять — вот это лапки! Рядом такие же отпечатки, только маленькие-маленькие. Мамаша с медвежатами. Поднялась из берлоги с двумя детишками и пошла; наверное, на болото поведет за клюквой. Только что были тут: снежная крупка лапами на талое выброшена и не потаяла ничуть.