Дэвид Эттенборо - В поисках дракона

Не прошло и полутора часов, как он завыл, требуя пищи; второе кормление прошло значительно легче. Спустя два дня ему удалось сделать первый глоток из соски, и мы поняли, что у нас появился реальный шанс сохранить питомца.

Мы уже прожили в деревне дольше, чем планировали. Как ни жаль, нора было уезжать. Даяки спустились к пристани пожелать нам счастливого пути, мы тепло распрощались и двинулись со всем зверинцем дальше по реке.

Бенджамин — так мы окрестили медвежонка — оказался очень требовательным младенцем и просил есть днем и ночью каждые три часа. Стоило нам чуть замешкаться, как он впадал в такую ярость, что начинал весь трястись мелкой дрожью, а его крохотный нос и зев густо краснели от злости. Кормление превратилось в крайне неприятную процедуру; дело в том, что у Бенджамина отросли длинные острые когти, а сосать из бутылочки он соглашался только при условии, что при этом будет царапать руки держащего его кормильца.

Нашего приемыша нельзя было назвать красавцем. У него были непропорционально большая голова, кривые ноги, короткая и колючая шерсть. Кожа была покрыта коростой, под которой копошились белые червячки, и после каждого кормления приходилось прочищать и дезинфицировать крохотные ранки.

Только через несколько недель он стал делать первые самостоятельные шаги, и его характер сразу же начал заметно меняться. Пошатываясь, он ковылял по земле, принюхиваясь к незнакомым запахам и ворча что-то себе под нос. Теперь черный медвежонок перестал быть требовательным, капризным созданием, а походил на трогательного щенка. Мы очень привязались к нему. Когда весь наш живой груз наконец прибыл в Лондон, Бенджамин все еще кормился из бутылочки, и Чарльз решил не отдавать его с остальными животными в зоопарк, а подержать немного у себя в квартире.

К этому времени Бенджамин стал раза в четыре крупнее, у него появились большие белые зубы, которые он умело пускал в ход. По большей части он вел себя вполне пристойно и был настроен миролюбиво, но иногда, если кто-то мешал его медвежьим занятиям или играм, он начинал злиться, бешено царапался когтями и сердито рычал. Не обращая внимания на разорванный линолеум, изжеванные ковры и поцарапанную мебель, Чарльз держал его дома, пока он не научился лакать молоко из блюдечка и не перестал зависеть от соски. Только тогда Бенджамина отправили в зоопарк.

Из всех животных Калимантана мне больше всего хотелось найти орангутана, что в переводе с малайского означает «лесной человек». Эти замечательные обезьяны обитают только на Калимантане и Суматре, причем и здесь они встречаются лишь в определенных, довольно ограниченных районах. В северной части Калимантана они стали почти редкостью, а на юге острова, несмотря на то что жители в один голос уверяли, что в их краях обезьян полным-полно, мало кто видел их собственными глазами. Последние дни плавания по Махакаму было решено посвятить поискам орангутанов. Мы будем медленно дрейфовать вниз по течению реки, останавливаясь не только в деревнях, но и в поселках, у каждой хижины или причала. Может быть, тогда удастся найти кого-нибудь, кто недавно хоть краем глаза видел обезьян.

К счастью, долго ждать не пришлось. В первый же день мы бросили якорь возле небольшой лачуги, стоящей на привязанном к берегу понтоне из железного дерева. Владелец жилища промышлял торговлей, обменивая доставляемые даяками крокодиловые шкуры и ротанговые циновки на китайские товары, которые привозили на лодках из Самаринды. Несколько даяков как раз находились на плавучей пристани, когда мы подплыли. Вид у них был довольно дикий: прямые черные волосы падали на глаза, на голых телах лишь набедренные повязки, а в руках длинные паранги, вложенные в украшенные бахромой деревянные ножны. На наш вопрос даяки ответили, что несколько дней назад семейство орангутанов совершило набег на банановую плантацию недалеко от их общинного дома. Известие необыкновенно обрадовало нас.

— Далеко ли до вашей деревни? — спросил Даан.

Один даяк оценивающе взглянул на нас.

— Два часа для даяка, — сказал он, — четыре — для белого.

Решено было отправиться на место; даяки согласились проводить нас и отнести багаж. Мы быстро сгрузили аппаратуру, захватили немного одежды и пищи. Даяки аккуратно уложили все в корзины. Сабран остался на борту «Крувинга» присматривать за Бенджамином и другими животными, а мы двинулись с проводниками вдоль берега в лес.

Вскоре я понял, почему даяки накинули нам лишние два часа хода: лесная тропинка тянулась сквозь заболоченный лес, местами но самым настоящим топям. Озерца помельче мы пересекали вброд, а трясину приходилось преодолевать, балансируя на шатких, скользких жердочках. Частенько, когда мы ступали на них, нога уходила по щиколотку в мутную воду. Даяки почти не замедляли шага и шли через препятствия словно по шоссе; мы же продвигались со всей осторожностью, боясь потерять равновесие, и робко нащупывали ногой невидимое бревно, прекрасно понимая, что одни неверный шаг — и мы провалимся в глубокое болото.

До поселка даяков добрались за три часа. Общинный дом здесь выглядел более обветшалым, чем тот, что мы видели раньше; настил вместо дощатого был бамбуковый, помещение не делилось на комнаты: семьи теснились за хрупкими ширмами. Дом был явно перенаселен. Жильцы высыпали нам навстречу. Даяки выделили нам угол, где можно было сложить вещи и переночевать. День клонился к вечеру, мы приготовили ужин: отварили рис на камельке возле дома. К концу трапезы уже стемнело. Мы свернули куртки, положили их под голову и улеглись.

Я вполне могу проспать на жестких досках, но засыпать я привык в тишине, хотя бы относительной. Между тем общинный дом не думал успокаиваться. По всем углам рыскали собаки, отчаянно взвизгивая, когда их прогоняли пинками. В висящих на стенах клетках громко голосили и кукарекали бойцовые петухи. Недалеко от нас группа мужчин была поглощена какой-то азартной игрой: они крутили на жестяном подносе волчок, опуская на него половнику кокосового ореха и громко выкрикивая ставки. Совсем рядом громко распевали женщины, стоя вокруг странного прямоугольного сооружения, покрытого свисающей с балок тканью. Часть домочадцев, не обращая внимания на весь бедлам, преспокойно спали, сгрудившись кучками, — кто растянувшись на полу, кто привалившись к стене, а кто просто сидя, поджав колени и положив голову на руки.

Пытаясь спастись от гама, я достал из рюкзака запасную рубашку и натянул ее на голову. Это несколько приглушило шум, зато стали отчетливо слышны звуки, шедшие непосредственно из-под подушки. Подо мной, визжа и хрюкая от удовольствия, рылись в отбросах между сваями несколько дурнопахнущих свиней. Пружинистый бамбуковый настил трещал и кряхтел, когда по нему топали босые пятки обитателей дома. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, мое тело вздымалось и опадало, а пол так трещал, что казалось, я сейчас рухну прямо на свиней. Создавалось впечатление, что мне наступают на голову. Впрочем, это было недалеко от истины, поскольку через меня то и дело перешагивали.