Борис Дедюхин - Тяжелый круг

— Да, конечно, я боюсь за свою честь, это тебе терять нечего, но я не об этом сейчас. Я уверен, что если буду на Гранате собирать подковы, то судейская коллегия отменит скачку за фальшпейс. Мне ничего не будет, потому что ты меня хлыстом будешь удерживать, а вас с Какикавой после этого на пушечный выстрел к ипподрому не пустят. Ну, я уж и не говорю о том, что никакого навара вы в кассе не получите, последние гроши там оставите… Много вас, кстати?

— Нет, пятеро всего, — машинально проговорился Зяблик, но тут же засуетился: — Нет, ты, того, Олег… давай обсудим. Давай тогда вот как поступим, — и он начал составлять новый план скачки.

Николаев не дослушал его до конца, — единственное, что мог себе он сейчас позволить, связанный легкомысленно данным Анне Павловне словом, так это злобу сорвать:

— Пошел ты!.. А то я сам, без тебя, не знаю, как проигрывать!

Коль обрек он себя на добровольный проигрыш, так надо хотя бы жалким в той скачке не выглядеть — засидеться и две тысячи метров глотать пыль: надо проиграть достойно, профессионально. А именно вот как: выстрелить со старта, затем развить неоправданно высокую скорость, а когда Гранат притупеет и придет в хвосте, обвинить во всем тренера: мол, что это за лучший сын Анилина, полдистанции прошел и кончился ; мол, я класс хотел показать, но лошадь оказалась не готовой ! Амирову крыть будет нечем.

Как надумал, так и поступил.

Он задал темп скачки и вовлек в борьбу всех лошадей. Гранат, верно, притупел , а вместе с ним обезножили и все остальные сильные лошади. Только Одолень Милашевского, которого никто уж давно в расчет не брал и на котором скакал конмальчик Сережка Бочкалов, прыгал себе в хвосте, прыгал, а потом увлекся борьбой и двинулся вперед. Одного обогнал, второго, третьего… Что за чудеса? Однако видит Сережка — силы у лошади еще есть, послал Одоленя в борьбу и обошел всех резвачей.

Оглушенный, не различая ничего вокруг себя, ворвался Бочкалов в паддок, в мозгу раскаленная мысль: «Выиграл, победил!» А высказать ее страшно, спросил:

— Так мне что же, взвешиваться, что ли, идти?

— Да, да! — велит Зяблик очень взволнованно: он еще надеется на чудо — однажды Бочкалов вот так же нечаянно пришел первым, но был лишен приза из-за того, что недоставало семьсот граммов веса, видно, впопыхах выронил из седла свинцовые пластинки.

Упования Зяблика не сбылись: вес был правильным.

Судья-информатор забыл выключить микрофон, и о его личных сомнениях узнал весь ипподром:

— Это как же так? Это же невероятно! Одолень… У него ведь давно ноги оторваны…

А Милашевский прыгал, орал в исступлении:

— Мой Одолень! Мой Одолень! — Слезы радости текли по его лицу.

— Умом тронулся. И что было бы с тобой, Милашевский, если бы Одолень твой каким-нибудь чудом Дерби выиграл? — с издевкой, а Милашевскому показалось, что с намеком, спросил Амиров.

Милашевский ответил без раздумья:

— Не было бы ничего хорошего!

Он много раз задумывался над тем, презирал бы он сам себя в душе, если бы в итоге того сговора его Одолень под Сашкиным седлом выиграл Дерби, а потом делал бы круг почета под музыку духового оркестра, шум трибун, щелканье затворов фотоаппаратов и стрекот кинокамер — не сморгнул бы, не смутился бы он тогда, зная всю незаслуженность триумфа? Ответ был одинаков: нет, выше сил пройти через это! То есть внешне не так и сложно все выдержать, не выдать своего внутреннего состояния, но не в этом дело. Дело в том, что потом он непременно погиб бы как личность, как тренер, — до той поры он верил в себя, в свои способности и конечную свою победу, а если бы Одолень стал липовым дербистом, то это означало бы признание Милашевским своего бессилия.

Победа Одоленя спутала все карты играющих, тотошка была посрамлена, однако в еще более неутешном горе оказалась Анна Павловна. Сам того не желая, Олег наказал всех, а все деньги положил в карман неизвестно кто, скорее всего какой-нибудь новичок — впервые попробовавший рискнуть курортник. Так думала Анна Павловна, так говорил обескураженный Зяблик, но, как потом, много позже, выяснилось, билет с одной-единственной выигрышной комбинацией взял в кассе Саша Милашевский. Он взял этот билет вовсе не потому, что испытывал к Одоленю особую приверженность — просто он предусмотрел решительно все варианты и был бы в выигрыше при любом победителе. Свою долю получил Богомаз, принесший Саше драгоценнейшее сказанное Олегом словцо «загнать раньше времени». Деньги в кассе получал Главбух, четвертым пайщиком был некий Демагог, который работал раньше на ипподроме трактористом, но был уволен за нечистоплотные делишки.

Возле судейской Олег встретил Анну Павловну. Злополучие, отняв у нее надежду разбогатеть, вызвало прилив раскаяния:

— Олежек, послушайте. Я уже в прошлый раз говорила о том, что глубоко сознаю свой поступок, но вот видите, как получается: каялась лиса, да снова заговелась. Но теперь-то уж все, только вы не держите на меня обиды.

— Да полноте, Анна Павловна, что вы, — растроганно ответил Олег. — Это ведь все для меня семечки, у меня ведь есть высшая цель жизни.

— Большой Пардубицкий?

— Это план-минимум. А цель жизни моей — международный стипль-чез в США, в штате Южная Каролина. В Кэмдене, не знаете? Ну-у! Чтобы получить право в этих соревнованиях участвовать, надо внести взнос в двести пятьдесят долларов и оплатить транспортировку своей лошади. Правда, жокеев — звезд первой величины — американцы приглашают за свой счет. В этом весь фокус: быть туда приглашенным — вот мой план-максимум, после этого можно даже умереть!

Анна Павловна слушала внимательно, но не утихшая еще скорбь мешала ей прочувствовать и понять высоту Олеговых помыслов, она была еще во власти нынешних ипподромных сует.

— Послушайте, Олежек, это я понимаю и ценю, это великолепно, но как сегодня? Вам сегодня ничего не будет за то, что вы упустили этот самый критериум, или приз Сравнения, как тут его называют?

— А что мне может быть? Скачка — это ведь дело такое… Ну, а потом, знаете ли… — Олег замялся словно бы в смущении и, словно бы преодолевая неловкость, закончил: — Знаете ли, я все-таки ведь мастер, меня нельзя ни заподозрить, ни унизить, ни оскорбить. Это я временно скачу в компании пигмеев, всяких Какикав да Зябликов…

— Верно, умница, Олежек! Значит, все нормально, пойду билеты сдавать. — Анна Павловна ушла, не улыбнувшись — вся в себе еще.

Олег совершенно напрасно утешал себя, будто нельзя его ни заподозрить, ни унизить, ни оскорбить, — плохо он знал Амирова.

Зайдя после разговора с Анной Павловной в конюшню, он старался держаться непринужденно и с достоинством, покрутил уздечкой, которую снял с Граната, показал ее Амирову: к налобному ремешку пристыла мертвая с раздавленным брюшком бабочка-голубянка.