Борис Дедюхин - Тяжелый круг

А потом уже все бывало. Даже Дерби два раза брал. — Анвар зевнул, надвинул свою большую кепку на глаза.

В вагоне стало тихо. Лошади освоились, без боязни переступали ногами по обитому гофрированной резиной полу, выдергивали из рептухов клочки сена.

В самом деле: допустим, Саша выиграл бы вчера Дерби — потускнела ли бы от этой очень значительной и громкой победы та его первая в жизни скачка, про которую напомнила мать? Нет, и никогда она не потускнеет, какие бы впереди ни ждали новые удачи.

А удача, как говорится, ждала за дверью. Сдали они лошадей в цирковую конюшню, а тут случилось так, что конюхов не хватает, попросили Сашу задержаться на несколько дней, поделать проездки.

Он выехал в следующее утро на улицу (есть в Москве такие тихие районы, где машины совсем не ходят). Лошадь мирно цокала по асфальту. Саша рассеянно покачивался в удобном казацком седле, раздумывая, сообщить отцу о себе, как настаивал Анвар Захарович, или еще погодить, и вдруг взбрела ему в голову шальная мысль: «Неужели я хуже этих кантемировских джигитов, я — спортсмен, столько раз через барьеры на лошадях прыгавший?.. Не хуже! Я тоже могу под животом лошади пролезть!» Не долго думая, подцепил лонжу, сунулся жеребцу под брюхо и в ту же секунду получил в лоб копытом.

Вечером с перевязанной головой он присутствовал на представлении.

Что это за зрелище — кавказская вольтижировка!

На манеж выехали две арбы, на них большие обручи, заклеенные бумагой. Из форганга выбежал всадник, прыгнул через обруч, в клочья разрывая бумагу, и легко вскочил на спину лошади — это сам Али-Бек приветствовал публику. Саша видел, что тот между тем внимательно следил за действиями выехавших вслед за ним сыновей, начавших вытворять такое, что цирк ошеломленно замер: на бешеном галопе они джигитовали под животами лошадей, устраивали вертушки на шеях, вскакивали ногами на седла и вдруг обрушивались всем телом вниз.

Сашу сразу околдовали этот сверхгалоп, трюки, связанные с очевидным риском, не говоря уж об элегантности и уверенности исполнения. «Вот где моя жизнь!» — думал он. В цирке, как и на ипподроме, риск — не самоцель, но обязательное условие, заключенное в самой природе этого древнего и вечного искусства.

Анвар Захарович говорил, что Али-Бек тоже был когда-то жокеем и скакал тоже, как и Саша, на Пятигорском ипподроме…

Саша был так сильно потрясен увиденным, что не ушел из цирка: музыканты унесли инструмент, стали уже гасить свет. Саша прокрался за форганг. Старался идти поувереннее, чтобы за своего приняли. Скоро по запаху отыскал лошадиные стойла. Кантемировцы, переодевшись, соломой и мешковиной обтирали лошадей, от которых валил пар — тоже, стало быть, нагрузочка, что на ипподроме!..

Через три дня Сашу зачислили в труппу.

Анвар Захарович, уезжая из Москвы, зашел на Главпочтамт. Долго сидел над телеграфным бланком, наконец сочинил послание Милашевскому-старшему:

«Сашкой порядок. Он у Кантемирова. Молчи, будто ничего не знаешь».

Его стали вводить в номер. Начали с обучения простейшим приемам джигитовки. Два часа каждое утро Саша учился одному и тому же элементу: с разбега вскакивать в седло. Ломило плечи, саднили ободранные ладони.

— Я ведь привык, чтобы меня каждый раз подсаживали, — виновато улыбался он, поднимаясь в очередной раз с четверенек.

Он старался уловить ритм галопа лошади по кругу, понял, что это — главное.

Но воскресные дни Саша проводил только на ипподроме. Среди незнакомого многолюдья он чувствовал себя сиротой, стоял, всматривался страстно, тоскливо в пылящий разноцветный клубок скачки. Он запретил себе даже думать о возвращении. «Все забыть, отрезать!» — внушал он себе, как заклинание.

Однажды возле касс присмотрел отчаявшегося парня. По тому, как тот берет билеты, Саша понял, что берет на последние. И тут его осенило вдохновение. «Нет, я все-таки мастер на внезапные идеи», — успел насмешливо подумать Саша, а сам уже заговаривал с парнем:

— Дачу думаете купить или «Жигули»?

— О зимних ботинках на меху мечтаю.

— Ваша мечта сбудется, если мы с вами сдружимся.

— Я — весь внимание, зрение, слух, — охотно откликнулся парень.

Они прощупали друг друга взглядами.

— Где работаете? — спросил Саша.

— На пивзаводе.

— Кем?

— Бродильщиком.

— Забавная профессия… И много ли набраживаете?

— Сто двадцать-сто сорок.

— Это нынче не модно.

— Сам знаю.

— Обещаю вдвое больше.

Нет, не сразу Саша посвятил его в свои планы. Да они и созрели не сразу. Богомаз (так парень просил его называть) приходил на свидания, гундел что-то про край древесной грусти, про волшебных коней, твореных золотом на черном лаке. Саша обдумывал свое, присматривался.

Наконец его подручный получил «командировку» в Пятигорск.

Так что сведения Амирову его «королевская рать» доставляла точные: скоро и сам Саша Милашевский действительно стал тайно каждую субботу прилетать самолетом из Москвы, а вечером в воскресенье возвращаться. Эти два дня вел крупную игру, был здесь, как и в скачках, постоянно на грани — победа или поражение, и большой переполох учинил в стане пятигорских тотошников.

Как известно, попытка Амирова залучить в свою конюшню Саню Касьянова кончилась ничем, стало быть, и первым жокеем сделался теперь Нарс Наркисов. У него изменилась даже походка. И манера держаться стала иной. И вырядился очень экстравагантно: на голове вязаная пестрая шапочка с большим помпоном, на ногах кроваво-красные туфли с узорами, тиснениями, бляхами и на метровых каблуках — выше всех стал! Тем, кто по необразованности своей не в состоянии был оценить его джинсовые брюки, Нарс пояснял, что это такие исключительные штаны, которые, сними их и поставь — сами по себе будут стоять как бы надетые на человека-невидимку. Положение первого жокея повлияло на него заметно, он даже и с друзьями здороваться стал иначе:

— Привет, славяне! — Подавая руку, он для важности как бы откидывал ее в сторону.

— Салам, сын Кавказа! — несколько оторопело отвечал Касьянов.

В Алма-Ату Нарс приехал, как и подобает маэстро, накануне соревнований, — Амиров уж беспокоиться начал и на всякий случай в первой скачке заявил жокеем на фаворите Саяне не Нарса, а Олега Николаева. Это выглядело красивым жестом, Олег принял его как намек на возможное полное помилование: по предварительной заявке все лучшие лошади были отданы Нарсу, ему одному уготованы были все главные призы, как летом в Пятигорске на Дерби они были предназначены лишь Николаеву.

В этой же скачке шел Игрок. Саня и Онькин рассматривали первый день как прикидочный: приз Мира будет разыгрываться в следующее воскресенье — Игрок там пойдет доказывать свое решающее превосходство над Алтаем, который пока что еще ходит с лаврами крэка — лучшей лошади страны. Саня жил всецело призом Мира.