Александр Черкасов - Из записок сибирского охотника

— Да что считать-то? — спросил я шведа.

— А вот и считай эти пузырьки поскорее. Они означают, сколько тебе жить на свете.

Но время было уже упущено, и я этого исполнить не мог, а еще раз заметил, что пузырьки все еще быстро поднимались по два и по три сразу, наконец, остановились на середине стакана и вот только последний тихо поднялся выше других и лопнул в вине, исчез совершенно.

Я, как бы невольно поняв, что это означает, молчал и в душе помолился создателю, — так сильно повлияли на меня слова стоявшего около меня шведа.

Вообще я должен сознаться, что вся эта таинственная процедура гадания так сильно действовала на нервы, что у меня само собой явилось мистическое настроение, и я полагаю, что в этот момент ни одна бы живая душа не осталась совершенно спокойной и я бы никому не поверил, если б кто, следя за всем, стал уверять меня в том, что тут не дрогнули его нервы. Говоря про себя, я, поглядев на последний тихо поднявшийся и лопнувший пузырек, также невольно окинул глазами и все те, которые еще держались в вине, как бы означая прожитые и будущие годы. Присматриваясь к ним, я замечал разницу в их величине, расположении и блеске. Они точно наглядно Показывали о том, что пережито жизнию и что еще осталось, и точно говорили: вот смотри — это радостные, счастливые твои годы, а это — немые скрижали твоих слез и скорбен! И если ты припомнишь все былое, то поверишь и в будущее. Но так как в это же время стоявшие в вине пузырьки, постоянно лопаясь, исчезали, то внимание притуплялось, глаза разбегались, и не было никакой возможности уследить за их количеством. Так что в ту же минуту являлось уже трепетное сознание того, что будто сама судьба, показывая этот как бы вертящийся калейдоскоп жизни, не дозволяла проникать в ту тайну, которую ни один смертный не может и не должен понять по предопределению свыше… Вот что я чувствовал в душе и сознавал разумом в эту недолгую минуту, как бы забывая о том, где я нахожусь, и не понимая того, что я делаю на грешной земле, как ничтожная песчинка несется в мириадах ей подобных миров по безграничному пространству, освещенному лучом Всемогущего Света. Все это как молния промелькнуло в горячем воображении, и только слова шведа вывели меня из мимолетного таинственного созерцания, который, в свою очередь, пристально смотря в стакан, сказал:

— О, барин, да у тебя отец и мать еще живы; братьев пять, а сестры только две.

Я молчал и подумал о том, что не мог ли швед знать мое родство от Михаилы, но, вспомнив, что я и ему никогда об этом не рассказывал, все-таки усомнился в источнике его повествования и ничего не сказал гадателю.

— А ты, барин, здесь в Сибири непрочен и помрешь не в каторге. Вот ты скоро женишься неожиданно, а на ком и сам того не чаешь.

— Ну, брат, нет! Моя невеста еще небольшая, — сказал я, улыбаясь, действительно имея в виду еще несовершеннолетнюю особу.

— Не знаю, а только ты женишься скоро, и у тебя будет много детей. Но первые все как бы не твои, — помрут, а из последних больше останется.

— А сколько же будет ребятишек от моей суженой? — спросил я и засмеялся.

— Вот тебе, барин, смешно становится, а я говорю тебе верно и сколько, сказать не соврать, то пятнадцать или шестнадцать принесет тебе хозяйка.

— Что ты, что ты, голубчик! Сдурел, что ли? Да куда я с ними денусь? — шутил я опять, сомневаясь в душе.

— Господь даст, господь и пособит! А вот ты скоро уедешь отсюда совсем, потом Тебе будет большая дорога, чрез которую ты получишь себе счастие, но после уберешься из каторги вовсе, а куда — этого не знаю.

— Где же ты все это видишь? — спросил я, невольно заинтересовавшись.

— А вот, смотри в стакан сам, так увидишь и ты.

Я начал приглядываться и видел стоявшие в вине пузырьки различной величины и цвета, но уже в гораздо меньшем количестве, чем поднялось со дна стакана, и заметил как бы две протянутые белые нитки. Одна, выходившая со дна, упиралась по диагонали в бок стакана внутри, а другая тянулась оттуда же и выходила совсем из стакана, коснувшись его края.

— Вот видишь, эти большие пузырьки — твои отец и мать, эти вот сбоку — братья, эти два, с другой стороны, — сестры, а вон те, пониже, — твоя жена и дети.

— Ну, а где же дороги?

— А это что? Смотри, видишь, как протянулись. Вот эта покороче — здешняя, на ней шарик — это и есть твое счастье, а вот эта, что подлиннее, видишь, ушла из стакана — значит, уедешь совсем…

Долго еще толковал я с кудесником и закончил тем, что швед попросил меня выпить вино из стакана.

— Ну уж нет, этого я, брат, не могу, — сказал я, вставая со стула!

— Да ты, барин, не бойся, — тут ведь ничего нет, оно чистое.

— Нет, нет, голубчик, пить я не стану.

— Гм! Ну отпей хоть маленько, так нужно, а потом я выпью все остальное за твое здоровье.

Отпив из стакана с полрюмки, я не заметил, кроме вина, никакого другого вкуса. Швед помолился по-своему на образ, выпил залпом почти целый стакан остального, поблагодарил и, получив от меня «тройку», вышел из комнаты.

И странное дело, читатель! Много лет прошло после этого гаданья, а почти все то, что пророчествовал мне швед, — по крайней мере, до сего дня, — исполнилось едва ли не с буквальной точностью, даже в мелочах, о которых я уже тут и не упоминаю.

Как ни дико образованному современному человеку не только верить, но даже читать подобные вещи, но я, ведя свои воспоминания, считаю обязанностью сказать о всем выдающемся в моей жизни для своего потомства.

Я знаю, что на устах моих детей не мелькнет сомнительная улыбка, потому что они слишком хорошо понимают то, что им оставляется от отца на память. Ну а другие могут, конечно, не только улыбаться, но хоть хохотать, сколько им будет угодно…

По уходе шведа, я тотчас налил несколько стаканов вина и уже чего-чего только с ними не делал: и подсыпал, и подливал разные снадобья, наконец плевал — но все-таки ничего подобного в вине не образовалось. Потом я спрашивал Михаилу, говорил он что-нибудь с кудесником или нет?

— Ничего не говорил, барин! Потому что когда пришел швед, то и спросил только: «Дома ли его благородие?» Я сказал: «Дома», он и пошел в комнаты. Да мне, признаться, и в ум не пало, зачем он явился.

После гаданья шведа ничего особенного со мной не случилось, кроме курьезной истории на охоте за молодыми глухарями; но я о ней как-то уже говорил в своих воспоминаниях, а потому повторяться не стану. Но вот передам довольно замечательный случай.

Однажды мне нужно было ехать на Нижний промысел. Не желая тащиться семь верст по гористой дороге в тарантасике, я велел оседлать лошадь, но меня задержали по службе, так что пришлось позамешкаться. Упустив время, я решил пробраться прямой тропкой, которая шла через очень крутые горки, зато сокращала путь чуть не вдвое. Тут я заметил, что на горы надвинулась громадная синяя туча, но, полагая, что я успею пробежать недалекий путь без особых неприятностей, я надернул кожан, заскочил на коня и бойко покатил из Лунжанкинского промысла.