Александр Черкасов - Из записок сибирского охотника

В один миг я выскочил из санишек на сторону обвала, чтоб удержать их от падения, и сначала растерялся, не зная, что делать. Вследствие того, что я натянул вожжи, Карька попятился еще более и, спихнув поддерживающий камешек, столкнул и меня под гору. Тут я сначала упал на левый бок, но тотчас, поправившись, упер плечом санки, отпустил вожжи, крепко ухватился рукой за какой-то попавшийся пенек и чмокнул на коня. Он бросился вперед, выдернул уже совсем нагнувшиеся пошевенки и хотел завернуть обратно к Среднему, но я машинально подернул его за левую вожжу, успел заскочить в экипаж, хлопнул крепко бичом по дороге и хрипло крикнул на лошадь.

Карька, поднявшись на дыбы, подогнул голову, храпнул из всех своих громадных легких, вдруг со всего маха рванулся на дорогу, да так хватил на скачки, что я, едва удержавшись в пошевенках, моментально пролетел между расступившимися зверями. В этот момент мне только мельком удалось увидеть, как один из них ускокнул под насыпной взлобчик, а другой как бы прижался к горе.

Выскочив наверх по дороге, мне хотелось сдержать испугавшегося коня, воображая, что беда миновалась; но он закусил удила и летел во весь мах, а я, оглянувшись, заметил, что оба куманька во всю волчью прыть несутся за мной. Видя снова беду, я тотчас встал на коленки, уперся ими в края немудрого экипажа, крикнул снова на Карьку и вытянул его бичом; он растянулся как скаковая лошадь, заложил уши и так катал по дороге, что мне пришлось только крепко держаться за вожжи да балансировать на неровностях. Однако же, несмотря на эту страшную прыть, волки все-таки стали нагонять пошевенки и подскочили так близко, что я невольно начал отмахиваться назад бичом.

Что бы было, если б лопнул, например, гуж или меня вытряхнуло из пошевенок? Об этом и теперь боюсь подумать!.. Благодарю господа, что вея эта история кончилась счастливо. Две версты я пролетел, как вихрь, а забравшись в улицу, уже перекрестился свободно и не знаю, где остановилось преследование. Тут уже я слышал только, как повсюду поднялся собачий лай, да видел мелькавшие избенки; но вот наконец точно проскользнула мимо меня контора, небольшая площадка перед домом пристава, и напугавшийся Карька, проскочив в ворота, чуть-чуть не забежал на терраску заднего хода в дом.

С тех пор мне пришлось дать себе слово никогда не ездить зимою на Средний или Нижний без револьвера; а более меня благоразумный Иосса советовал не рисковать и брать с собой конюха. Сначала я строго придерживался этого предложения, но «круты горки, да забывчивы», так и я, как бы придерживаясь этой пословицы, ездил опять в одиночку. Впрочем, тут причиной не одна русская натура, а тоже очень курьезный и поучительный случай.

Дело в том, что однажды в конце ноября, просидев вечер у Кобылина, уже в очень темную ночь, я велел конюху приготовиться; но тот, хватив немного «окаянного», позамешкался, так что когда я вышел, он только возился еще у лошадей, обметая с них куржак «самодельной метелкой», т. е. простым голиком. Пришлось идти во двор, чтобы там сесть в сани, запряженные тройкой.

— Смотри, все ли ладно? — спросил я Петруху.

— Будьте благонадежны, — все как следует.

Я сел, закрылся одеялом; а он, заскочив на сидульку и не подобрав хорошенько вожжей, чмокнул на коней. Продрогнув на морозе, они круто взяли с места, выскочили в ворота, завернули налево и, подхватив сразу, налетели на кузничный лошадиный станок, и коренной так сильно ударился в столбы «запретом», что дуга выпрыгнула из гужей, а левая пристяжная проскочила в самый станок, оборвав постромки. Счастье наше, что провожавшие нас люди Кобылина, ту же минуту подбежав к лошадям, схватили их под уздцы.

Хоть и тут все кончилось благополучно, но оказалось, что какой-то негодяй, имея неудовольствие на моего возницу, как говорят «по насердке», вздумал подшутить над Петрухой: он, каналья, развожжав всю тройку, привязал концы вожжей к гужам.

Ну какому же седоку придет в голову освидетельствовать запряжку да вообразить такую безумную выходку простонародной «шутки»?..

Недаром я только кричал Петрухе:

— Держи, держи, братец, покрепче!..

А он, упираясь из всех сил, тянул вожжи, тпррукал и только приговаривал:

— Что за оказия! Что за диво! Да вожжи-то, барин, словно приклепаны!..

Да! Вот и была бы оказия, если б вся развожжанная тройка сразу направилась на дорогу да покатила всевозможными буераками на Верхний промысел!..

Но вот подошел и март; дни стали подлиннее, а солнышко начало так пригревать закоченевшую даурскую природу, что появились лужицы и обрадовавшиеся воробьи, немилосердно чирикая, собравшись в большую компанию, учинили в них купанье. Как они, шельмецы, весело поскакивая по краям лужиц, прыгали в холодную снежную воду, приседали, били по ней крылышками; а вдоволь накупавшись, быстро поднимались на ближайшие кровли, чтоб отряхнуться, обсушиться на солнышке да носиком привести в порядок только что подмоченные перышки.

Долго стоял я на крылечке, любуясь проказами пакостливых пичужек; рядом со мной сидел мой Танкредушка, и мне ужасно смешно было смотреть за наблюдениями умной собаки, как она, приглядываясь к купающимся воробьям, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, следила за их проказами; а лишь только они улетали на крышу и чиликали на ее окраине, трепыхаясь крылышками, Танкред тотчас поднимал голову и наблюдал уже наверху.

Но вот вижу, что в воротах показалась широкая приземистая фигура старика Кудрявцева.

— А, дедушко! Здравствуй, брат! — сказал я, протягивая ему руку. — Зачем пожаловал?

— А вишь, барии, день-то какой! так вот и охота по козьим пастям съездить.

— Это, брат, хорошо ты придумал, а то я соскучился да вот и смотрю, как воробьишки купаются.

— Чего на них смотреть, от этого не прибудет; а вот вели-ка лучше седлать коня да и поедем к ловушкам.

— Так что ж, поедем. Ну, а винтовку брать или нет?

— Да как не брать, что ты? Неужели дома оставить? А кто ее знает, может, где и козуля подвернется на пулю.

— Хорошо, ну а ты пообедал?

— Нет не едал, а на суседе видал, как он ложкой хлебал, только утром чайку и пошвыркал да вот все-то и фыркал. — шутил старик.

— Так давай пообедаем да и водки отведаем; а потом и поедем, хоть к пастям за медведем, — отшучивался я тем же.

Кудрявцев только покачал головой, улыбнулся и пошел за мной в сени.

Пока Михайло суетился около стола, я велел оседлать коня и приготовился к поездке, а после закуски старик, сходив домой, встретил меня уже на дороге.

Забравшись в горы, мы осмотрели несколько «поедных пастей», но все они стояли настороженными и никого не изловили. Подъезжая уже к последней, Кудрявцев издали заметил, что она опустилась.