Александр Филиппович - Стая

Сделав круг, Гранат отыскал Витькин след и помчал вдогон.

Нагнал он Витьку уже почти возле самого поселка, когда в просветы меж деревьями замаячило здание станции. Гранат залился было счастливым лаем, но Витька обернулся резко, схватясь почему-то за ружейный ремень. А следом отпрыгнул вдруг за сосну у дороги и вскинул стволы. Первый заряд прошел мимо, ворохнув на земле слежалые листья. Гранат взвизгнул от недоумения и испуга, тут же услыхал и второй выстрел и метнулся тогда в сторону, волоча простреленные лапы, и скрылся, по счастью, в болотнике. Он слыхал позади щелк перезаряжаемого ружья и еще два выстрела, в угон друг за другом сделанные, слышал, как на излете прошли над ним заряды, сшибая с сосенок хвою. И забился-затих меж кочами, слившись потаенно с пожухлой болотной травой своею бурою шерстью. Прислушался, как Витька устремляется за ним.

Но Витька пробежал в стороне мимо, держа ружье наизготове, красный, злой, мокрый… Не было снега, стаял он за день вовсе, а без снега редкий человек умеет понимать в лесу следы, и, покружив вдалеке, Витька убрел, видно, на станцию, торопясь к поезду. Гранат, ткнувшись в траву мордой, завыл тогда от неутихаемой, непереставаемой боли в перешибленных лапах, которая пришла к нему тотчас, едва миновала опасность погони…

Он попробовал ползти к жилью, запахи которого его достигали, но сил не было. Он слабел, проваливаясь временами в короткую дрему, а очнувшись, принимался выть от бессилия, следя за перелетавшими вокруг него с дерева на дерево воронами и сороками, которых становилось миг от мига все больше.

В сущности, он уже подыхал, когда набрел на него человек в черной железнодорожной шинели и с такими же, что и у Витькиного отца, седыми щеками. Прежде всего дал он Гранату хлеба, а Гранат, испугавшись, что человек вот-вот уйдет и опять его одного бросит, подтянувшись из последних сил, лизнул сапоги незнакомца.

Но человек этот не бросил его. Он, напротив, оттащил его на руках к себе, в одну из тех заветных изб на краю леса, мимо которых с пригородных поездов охотники проходили к далеким холмам…

Так началась для Граната иная, новая жизнь, в которой все обрело снова стройность, прочность и постоянство, в которой вновь окружили его столь же понятные люди, какими он привык видеть их с детства.

Подобравший его человек в черной железнодорожной шинели выхаживал его и выходил под конец лишь где-то к середке зимы. Звал он, правда, Граната другим именем, но привыкнуть к этому его чудачеству оказалось не столь уж и трудным делом.

Выправившись, Гранат повсюду теперь сопровождал этого человека. Когда тот уходил на станцию, Гранат убегал с ним и всегда верно дожидался его в коридоре служебки, через который входили и выходили проездные с поездов люди. А всякий раз, когда этот старый человек с белой, серебристой щетиной на щеках, в черной шинели и в казенной фуражке с красным верхом, какую надевал он только на службе, выходил встречать и провожать поезда, Гранат непременно следовал за ним. На перроне усаживался он подле его ног и со вниманием поглядывал на поезда, на черные железные и сильные машины, с грохотом проносившиеся мимо…

Когда начались новые охоты, старик и Гранат стали ходить по утрам на заброшенные торфоразработки стрелять уток.

Занимались мягкие, сырые утра, когда густые и вязкие туманы падали на плесы, заволакивая островки и низкий болотный лес, и лишь огромные черные сосны криво, точно гигантские, огнившие на корню грибы, выставлялись тогда из туманов по окоему болот, превосходно заметные в словно бы дымном рассветном небе. Гранат поднимал иногда из камышей уток и выгонял из крепи подранков, а старик экономно и с толком, чтоб пала добыча непременно ближе к сухому, метко бил эту сытую и сладкую птицу.

А когда оголился лес, наступило и самое расчудесное время — гон зайца по черной тропе.

И стали они уходить по просекам к тем самым, к далеким холмам с густяком и камнями, в которых зайцы залегали на дневки. Новый хозяин и здесь оказался ловок, как и в стрельбе по птице, — он всегда почти что выходил точно если не на первый, так на второй круг непременно и бил уверенно, с одного в большинстве выстрела.

И однажды на этих-то камнях Граната вдруг знакомо окликнули:

— Грана-ат?!

Гранат замер посередь гона — его уж давненько никто не окликал так.

На краю густяка стоял Витька.

Гранат уловил уж напрочь почти что позабытые запахи, но, увидев-узнав в руках у Витьки ружье, зарычал, широко расставив лапы, готовый скрыться в кустарнике в любое мгновение. Витька опустил ружье на землю и вышел навстречу. Гранат подпустил его к себе, и Витька, опустившись на коленки, принялся вдруг ласкаться, как ласкал всегда, когда был прежним Витькой, веселым и добрым, как до службы.

Он кусал губы и отводил взгляд, но, улучив момент, Гранат из предосторожности выскользнул все же у него из-под рук и помчал прочь.

— Гранат, Грана-ат?! — долго еще раздавалось по лесу сперва лишь позади, а потом и в разных сторонах вокруг, то тут, то там, — искал его Витька.

Гранат выбежал к новому своему хозяину с по-виновному, что самовольно сошел, мол, с круга, поджатым хвостом. Но старик нисколько не засердился. Он поглядел только на Граната и, точно поняв, что случилось с ним нечто серьезное, огромное, за что никогда не след ругаться, присел и стал доставать еду. Запыхавшийся, взволнованный и благодарный за понимание, Гранат вытянулся у его ног.

Они ели, а Витька все кружил по лесу, и звал, и посвистывал условно, но не было нынче снега в лесу с пожухлой осенней травой, а без снега редкий человек способен прочитывать следы, и Витькин зов все слабел и слабел вдалеке: уходил Витька вовсе не в ту сторону…

Гришка поглядел за окно конюшни грустным глазом, ленясь стряхнуть мешающую смотреть челку. За узким, вдоль стены прорубленным окошком, низ которого приходился аккурат вровень с мордой, стояла ночь. Даже еще, может, и не ночь никакая вовсе, а так, поздний, затянувшийся, будто случайно зацепившийся за человеческое жилье вечеришко, который вот-вот должен был уже незаметно перейти в ночь, а ночь следом столь же неуловимо обратиться в утро, а утро — в день. Все — своим чередом. Вечным, в общем, кругом.

От поселкового клуба сюда, на окраину, долетали обрывки людских разговоров и тихая музыка. Окошко же глядело на небольшой болотистый пустыришко, за которым начинался молодой березовый густяк. Фонари на столбах уже давно зажглись, и конюшня отбрасывала на кочи долгую плотную тень, которая оканчивалась в самый раз у березняка, и тень от шестка с телевизорной антенкой, прикрепленной к коньку крыши, терялась из виду среди голых прутиков обронивших листву березок. А передние березки, однако, хорошо видать было. Они, передние-то эти, как плетень стояли, загораживая собою весь лесок, как бы скрывая совершающуюся там тайну. Но Гришка знал, что тайны там никакой ни сейчас, ни вообще нету. Ведь всего еще с месячишко назад он, Гришка-то, спутанный по передним ногам, побрыкивал среди тех самых березок с вечера до утра. Так что там пряталась сейчас просто-напросто ночь, а никакая не особая тайна.